Разномастные головные уборы укладывали один на другой. Столбик их вырастал, и в конце концов кто-то из прыгунов обязательно сбивал его. Под веселые клики всей братии.

Затем наступал главный момент игры. “Конь” оставался на четвереньках (и заранее вздыхал, опасливо оглядываясь). А прыгуна-неудачника четверо самых крепких игроков брали за руки и за ноги и начинали раскачивать под общее пение:

Название места, в которое несчастному барину сулили вбить кол, пелось так же громко и жизнерадостно, как все другие слова. Это не смущало никого, даже юного скрипача Вовчика и очень воспитанного Юрика Рудзевича, чья мама была врачом-стоматологом, а папа – аж начальником областной автоинспекции. В игре все были на равных, и этикет уличной компании диктовал свои правила и свои выражения.

Взрослые жители улицы Герцена привыкли к нашим играм и не обращали внимания.

Качание было плавным и размашистым. После третьего размаха, при котором как раз пелось это самое слово, тот, кого качали, ударялся кормовой частью о того, кто стоял на четвереньках. Тоже о кормовую часть, разумеется. И при словах “...кол вобьем” несчастный “конь” уже летел головой в лебеду.

На этом обычно дело и кончалось. До нового захода. Но иногда одним ударом не ограничивались и повторяли процедуру столько раз, сколько было сбито шапок.

Наверно, со стороны это выглядело достаточно сурово, но не помню, чтобы кто-то из нас пострадал или сильно ушибся. Щуплые наши зады были все же не “чугунны” и амортизировали вполне успешно.

Чаще всего эти игры устраивались на травянистой лужайке перед окнами дома, где жил дядя Боря. (Когда-то я жил здесь же, а переехав на другую улицу, то и дело прибегал в гости к дядюшке и старым приятелям).

Однажды мама и Артур Сергеевич – мой отчим – ходили в городской театр, что на углу улиц Герцена и Первомайской, и на обратном пути решили навестить дядю Борю. Проходя мимо дома к калитке, они стали свидетелями нашей игры. В тот момент мама только головой покачала. Но позже, когда мы были у дядюшки в комнате, она сказала:

– Что за чудовищная забава! Вы отобьете себе все внутренности!

– Ни фига не будет! У нас потроха резиновые! – бодро отозвался я, не успев еще перейти с уличного диалекта на язык семейного общения.

– Ужас! – простонала мама.

Но за меня вступился дядя Боря:

– Ты, милая сестрица, вспомни наше-то детство. В те же игры играли.

– Я никогда ни во что подобное не играла!

– Ну, ты с девчонками в скакалки да в классики. А мы-то, мальчишки, так же, как эти...

– И пели такие же ужасные слова?

Тут мне помог и отчим:

– Что же здесь ужасного? Это фольклор. Наследие эпохи крепостничества. Так сказать, протест крестьянских детей против векового рабства. Соберутся где-нибудь за овином и отводят душу...

– Но нельзя разве отводить душу... поприличнее? Хотя бы сейчас, когда рабства уже нет!

Отчим усмехнулся:

– Народные традиции незыблемы. Да и подумай, как бы это звучало: “Нашему барину в попку кол вобьем”...

Я и Вовка Покрасов, оказавшийся рядом, обрадованно расхохотались. И умчались на улицу – укреплять народные традиции. Мама меня не удерживала. Она спешила домой: маленький мой брат Леська, оставленный с соседкой тетей Нюрой, наверно, уже соскучился и вопил что есть силы...”

Все, что здесь описано, было на самом деле. Только отчима звали иначе. Артуром Сергеевичем я именовал его во многих повестях, где рассказывал о своем детстве. А на самом деле он был Владимир Эдвинович Кун. Потомок шотландских переселенцев, родственник знаменитого Куна – автора книги древнегреческих мифов (по его, отчима, словам).

Я много писал об отчиме и об истории его женитьбы на маме в разных повестях. Там почти все точно – за исключением имен и некоторых деталей. Повторяться нет смысла...

А у моего друга Семки фамилия была не Левитин, а несколько иная. Но я и в дневнике буду называть его Левитиным – привык. Он – персонаж нескольких моих книжек.

Кстати, и другие фамилии в этой публикации я, пожалуй, тоже слегка изменю. Дело в том, что я не собирался в ближайшие годы печатать этот дневник, а тут вдруг пришлось. И я не хочу кого-то обидеть неточностями или чересчур субъективной оценкой людей и событий...

Так я хотел назвать еще одну свою повесть. Из того же ряда, что повести и рассказы в циклах “Шестая Бастионная” и “Золотое колечко на границе тьмы”.

Хотел рассказать о любимом своем квартале на улице Герцена, где прошло мое детство. Я рассказывал про это и раньше, но тут хотелось написать именно про квартал. Летом 94-го года я был в Тюмени и там на встрече с читателями впервые сказал об этой теме.

Я говорил, что не понимаю таких выражений: “малая родина”, “большая родина” и что моей родиной всегда остается квартал на улице Герцена между улицами Дзержинского и Первомайской. Понимаю, как уязвима моя позиция, особенно для ура-российских патриотов, требующих всеобъемлющей любви к государству. Но что сказано, то сказано.