Борисов и Морозов сели за письма. Борисов хотел написать Вере. Он пристроился у открытого окна: так ему больше нравилось. Вдали лежал городок, поднималась к небу красная простреленная колокольня собора. Было воскресенье, и снова гудел орган. Как казалось Борисову, он уже слышал эту музыку и этот хор чистых детских голосов.

Он долго не знал, с чего начать: так ужасно много надо было рассказать. Надо было еще написать матери Липочкина. Это было тяжело.

–  Вот нет у меня для писем нужных круглых слов, - сердился Морозов.

Они написали торжественно. Сказали, какой отличный был человек и товарищ Костя Липочкин. И в конце стояли неумирающие слова: «пал смертью храбрых за свободу и независимость Родины…» И в этих вечных и прекрасных и в то же время так часто повторявшихся словах Морозов и Борисов нашли настоящее заключение для трудного письма. Подписали его, и Морозов сказал Ивашенко:

–  И ты подпиши, чтобы от всего экипажа, понимаешь?

Ивашенко подписал и понес письмо на полевую почту. Его сопровождала Муха. На почте он встретил Олю. Она заглянула в его письмо и промолчала. Вышли вместе.

Муха смотрела на Олю и тихонько повизгивала.

Ивашенко был снова такой же, каким неделю назад его впервые увидела Оля. Золотая курчавая голова, улыбающееся доверчивое лицо с огромными голубыми глазами. Казалось, они стали еще больше и как-то особенно светились, словно вобрали блеск тысяч озер, и еще неутомимее, с любопытством и увлечением смотрели на мир.

–  Скоро война кончится, - сказала Оля.
– Я все дни считаю, жду. Ведь никто не знает, сколько еще осталось дней. Ну вот, кончится, мы все уедем, а он останется в этой земле… Он мне помогал готовиться по химии.

–  Это я тоже могу, - робко сказал Ивашенко.

Они шли от почты лесом, дорогой к морю, и Муха бежала за ними.

–  Ты знаешь, я ведь за него стрелком… Я хорошо учился в школе по химии, и все, что делал Липочкин, это теперь мое дело. И Муха его теперь моя. Все, что он обещал, я должен сделать. И я могу тебе помочь по химии. И могу нарисовать твой портрет… Конечно, если тебе это интересно…

Они подошли к песчаному берегу под соснами. Море катило зеленую весеннюю волну.

–  Ты хочешь вернуться когда-нибудь в эти места?

Оля кивнула.

–  А колечко у тебя есть?

–  Вот, - показала Оля на мизинец, на тоненькое серебряное колечко с розовым стеклышком.

–  Если тебе не жалко - кинь его в море, и ты обязательно вернешься в эти места, на этот берег.

Они прошли по широкому песчаному берегу к самой воде. Муха мочила в ней лапы, играла с волной и лаяла.

В лицо дышало море - пустынное море военных лет. Никто не забрасывал сети, никто не ловил рыбу у берегов, и только мертвое железо с начинкой из тротила незаметно плавало в нем.

–  Как здесь пустынно!… Вот кончится война… - сказала Оля.

–  Ты хочешь сказать, что тогда здесь не будет колючей проволоки и такие вот, как мы, приедут сюда купаться и лежать на этом песке… Ты замечаешь, каждая мысль теперь начинается с этих слов: когда кончится война…

И он почему-то вспомнил упрек Морозова: «Ты умеешь только ненавидеть войну, а надо защищать то, что любишь…» Неправда!… Да, он ждет не дождется мира. Да, мир придет, скоро придет!… И пусть тогда кто-нибудь еще раз попробует его отравить, разрушить… За тишину и мир, за все светлые его краски он перегрызет глотку любым сволочам. Он им скажет: «Попробуйте, господа!» И пусть они тогда попробуют!…

Оля сняла колечко, посмотрела сквозь него на море и кинула его как можно дальше в надвигавшуюся волну.

–  Ты не видел, где оно упало?

–  Где-то там.
– Ивашенко показал рукой в зелено-голубую даль.
– Теперь ты обязательно сюда еще приедешь.

Они возвращались той же дорогой. Ивашенко не заметил, как взял Олю за руку. Казалось, и она этого не замечала.

Они шли, и он думал, что все лучшее в мире - и правда, и дружба, и любовь - никогда не исчезают. Их можно губить, топтать ногами, как это делали фашисты, но они вечны, как красота, море. И все хорошее, сделанное человеком, продолжает другой, так и он постарается заменить экипажу Липочкина.

Ивашенко размышлял обо всем этом, но маленькая рука Оли мешала думать. И, возвращаясь к той жизни, которая была вокруг и которой он жил вместе со всеми, он вглядывался в весеннее небо и посвистывал бежавшей за ними Мухе.

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org