— Что же это, Иван Андреевич, война? — услышал я голос Василия Петровича.

— Война, друг мой. Полез на нас немец.

— Домой скорей надо! — испуганно сказал старик. — Сын и зять в армию уйдут, успеть бы хоть проститься с ними.

— Конечно. Всем нужно торопиться на свои места. Слышал, что сказал товарищ Молотов? Всем народом воевать будем, война-то отечественная.

Это стремление — «по своим местам» — было общим. Нам объявили, что больница превращается в госпиталь и здесь останутся только тяжело больные. Но и они не хотели оставаться и стремились разъехаться по домам.

Я настоял, чтобы с меня до срока сняли повязку. К великой моей радости, правый глаз сохранил зрение на пятнадцать процентов. Значит, в очках двигаться и работать можно.

Через день мне сняли швы с глаза. Я досрочно выписался из больницы, получив строгий наказ: не заниматься физическим трудом, не читать, не писать, быть под постоянным наблюдением врачей и ежедневно впускать в глаза капли.

Выслушав все эти наставления, я немедленно отправился домой, в Крым.

В Симферополь я приехал днем и не узнал свой опрятный и приветливый город. Белые, голубые, палевые стены домов покрылись желто-зелеными полосами маскировки. Стекла перечеркнуты крест-накрест. С окон исчезли цветы, занавески. Витрины магазинов зашиты досками, заложены камнями и мешками с землей. Ленинский парк изрыт и изуродован желтыми насыпями около щелей.

— Скажите, гражданка, Симферополь бомбили? — спросил я у встречной молодой женщины.

Она подозрительно посмотрела на меня и на мой чемодан.

— Вы не местный?

— Я здесь живу, но сейчас только с вокзала.

— Придете домой, узнаете! — холодно бросила она.

У радиоузла на улице Льва Толстого толпился народ. Слушали дневную оперативную сводку за 1 июля. Я остановился. По радио сообщали: на всех фронтах идут ожесточенные бои. Враг рвется на восток, уже образовались Минское, Бобруйское, Луцкое направления. Тяжелые вести…

Вдруг передача последних известий оборвалась. В репродукторе послышался шум, и через несколько секунд резкий голос диктора объявил:

— Внимание! Внимание! В городе объявлена воздушная тревога!

Пронзительно завыла сирена. Раздались протяжные гудки заводов. Толпа быстро стала редеть. Люди прятались в подъездах и подвалах ближайших домов. У ворот появились дежурные с противогазами.

Моя квартира была недалеко, и я, невзирая на окрики дежурных, пошел домой. Наш небольшой двухэтажный дом, закрытый с улицы зеленью каштанов, был тоже вымазан грязно-серой краской. На звонки никто не отозвался. Я вошел во двор, взглянул на крышу и ужаснулся: пятеро ребятишек, в том числе двое моих сыновей, босые, в трусиках, в огромных брезентовых шлемах и таких же рукавицах, сидели около трубы, что-то зажигали, и тут же гасили рукавицами.

Услышав мой голос, сыновья тотчас же спустились на землю и, сияющие, подбежали ко мне.

— Что вы там делали? — спросил я строго.

— Гребенку жгли. Практиковались, как тушить бомбы.

В квартире был необычайный беспорядок. На столе и на полу валялись разные инструменты, стружки, консервные коробки.

— А тут что у вас делается?

— Это мы подзорную трубу делаем, чтобы лучше видеть самолет, — задорно ответил младший сынишка, Лева.

— А убирать кто за вами будет? Мама?

— Мама теперь мало дома бывает: то на работе, то на дежурстве. Она тоже в группе самозащиты.

— То-то сразу видно, что вы тут полные хозяева.

— У нас тоже дел хватает, — говорил с важностью старший сын, Витя, вытирая грязными руками пот со лба. — Видал, во дворе сколько металлолома и бутылок? Это мы, ребята нашего двора, собрали.

— А бутылки зачем?

— Ты, папа, совсем отстал. Бутылки против танков нужны. В каждую бутылку наливают воспламеняющуюся жидкость. Показался танк — бей бутылкой прямо в него, и он загорится.

— А кто вас учил, что зажигательные бомбы можно тушить босыми ногами?

— Этого нам никто не говорил, — наморщил лоб Витя, — но ведь ты знаешь, папа, зажигательная бомба не то, что фугасная, она совсем не страшная. Маленькая, тоненькая. Во-вторых, она не взрывается, а горит медленно с одного конца. Если она попадет в дом, нужно только не психовать, спокойно взять ее за конец, который не горит, сбросить на землю, засыпать песком — и кончено, никакого пожара не будет.

— Удивительно, как это у вас все просто получается! Вам и война, наверное, не страшна?

— Чего же бояться, мы ее еще не видали. Хочется, чтобы фрицы хоть одну бомбу сбросили, а то кажется, что все эти воздушные тревоги зря народ пугают.

Вскоре пришла жена проверить, что с ребятами. Обрадовалась, увидев меня.

— А я все беспокоилась, что с тобой и как ты выберешься из Москвы. Как твои глаза?

Я сказал.

— Плохо, — печально проговорила она. — Нужно сделать все, чтобы уберечь остаток зрения.

— Если слушать врачей, мне нельзя заниматься физическим трудом, нельзя писать и читать, нельзя волноваться. Это значит — нужно ничего не делать.