Язык у Ватсона уже слегка заплетается, и свое га-ад он выдает вполне по-русски, настолько по-нашему, что невольно ждешь продолжения паршивый. Но продолжение не следует. Видимо доктор еще не настолько погрузился в наши языковые и ментальные особенности или еще не настолько нагрузился нашим пивом. Замечание, однако, было весьма по делу.

– Отлично, Джонни! А в своей более архаичной общегерманской форме ward (ўард) оно имело также значения «опекунство, опека; забота, опекун; опекаемый, подопечный».

– Ward? И верно, черт побери! Как это я не догадался?

– Пустяки, Джонни!

Я успокаиваю Ватсона, но на самом деле все это не такие уж пустяки. Более древняя форма ward как бы соединяет в своеобразном симбиозе опекуна и опекаемых, что удивительно похожее на наше полюдье, а в случае с konungsgardr – еще и при тех же самых, в общем-то, действующих лицах! Поэтому Гардарики следует понимать вовсе не как «страну городов», а скорее как «страну гард» или, что то же самое, «страну полюдий».

В этом контексте интересен и немаловажен вопрос о государственности Гардарик, «страны полюдий», то есть Руси до Владимира I и, соответственно, до ее крещения и установления византийских канонов светской и духовной власти. Вопрос этот важен потому, что общепринято, вслед за автором «Повести», рассматривать довладимирову Русь как некое языческое государство и соответственно относить становление Киевской Руси к IX веку. На мой взгляд это совершенно неправомерно.

Во-первых, если должным образом отнестись к фантазии автора «Повести», то следует признать, что нет никаких реальных не то что доказательств, но даже свидетельств какой бы то ни было централизации власти на Руси до княгини Ольги. Реальные же следы централизованной власти появляются лишь в конце X века: первая столица – киевский «город Владимира», впервые единая государственная религия – сначала эклектичный языческий культ шести богов, очень быстро сменившийся православием, и, наконец, единый государственный язык – старославянский. Отсутствие единовластия мимоходом отмечает и Багрянородный в уже цитированном ранее пассаже: «Когда наступит ноябрь месяц, тотчас их архонты выходят со всеми росами из Киава и отправляются в полюдия…». Множественность росских архонтов никак не вяжется ни с централизованной властью, ни с домыслами автора «Повести».

Во-вторых, о каком государстве можно говорить, если нет и намека на государственное право, если власть живет за счет спонтанных наездов и поборов, в которой неизбежны и переборы, сопровождаемые эксцессами вроде казни древлянами зарвавшегося князя Игоря. Ярче всего отсутствие государства проявилось в том поразительном факте, что якобы власть торгует своими якобы подданными как живым товаром! И арабы и Багрянородный единодушны в том, что русь захватывала славян в плен и торговала ими как рабами в Булгаре, Хазарии и Византии. Да какому же сюзерену может прийти в голову от случая к случаю грабить своих подданных и продавать их в рабство вместо того, чтобы регулярно получать с них разумные налоги?

Нет, не были Гардарики ни государством, ни протогосударством. Точно подметили скандинавы – страна полюдий. Лишь с княгини Ольги начинается процесс зарождения русского государства, а первые плоды он приносит при Владимире Крестителе. То есть, Русь как государство родилась никак не раньше конца X века и совсем недавно могла бы отпраздновать свое тысячелетие, кабы дожила до такого юбилея. И этот юбилей можно было бы отпраздновать с новорожденным пивом «ПИТ», которое тоже возникло на рубеже тысячелетий. Но не суждена была Руси столь долгая жизнь, поэтому пожелаем долгой жизни пиву «ПИТ» и подарим на прощанье доктору Ватсону пару его упаковок.

– Да, Джонни, пора домой, баиньки. Будь хорошим мальчиком, не брыкайся и прихвати, пожалуйста, свой грязный шарф. Что, пиво? Конечно, пиво тоже можешь забрать. Правда, двух целых упаковок тебе уже не найти, но пару непочатых банок, быть может, еще отыщешь. Ну и ауфвидерзеен, дорогой, гудбай…

Прощай и ты, мой утомленный читатель. Оревуар!

«Повесть временных лет» (далее по-прежнему «Повесть») занимает особое место в отечественной литературе и истории. Это не просто один из самых древних дошедших до нас письменных памятников, написанных в Киевской Руси, а произведение, которое энциклопедии и учебники истории традиционно представляют как летопись («Повесть» часто называют Начальной летописью) и на котором зиждется вся историография древней Руси с конца IX до середины XI века. Это следует подчеркнуть: «Повесть» является практически единственным источником, на основании которого написаны все учебники по истории Киевской руси IX—XI веков. Отсюда вытекают как значение этого памятника литературы, так и тот интерес, который всегда проявляли к «Повести» историки всех времен, начиная с В. Татищева. Большой и общепризнанный вклад в изучение «Повести» внес русский историк и языковед А. Шахматов (1864—1920). Он не только реконструировал процесс создания этого сложного многослойного произведения, но и сумел во многом восстановить, конечно предположительно, но с серьезным научным обоснованием, тексты «Повести» на различных стадиях ее творения. Труд Шахматова по исследованию «Повести», ставший классикой, продолжили, в частности, его ученик историк М. Присёлков (1881—1941) и археолог М. Алешковский (1933—1974), причем последний – с позиций, несколько отличающихся от позиции Шахматова. Еще более радикально пересматривают взгляды Шахматова историк А. Кузьмин (1928—2004) и его последователь наш современник археолог А. Никитин. [126]

Вероятно свести воедино позиции Шахматова – Приселкова, Алешковского и Кузьмина – Никитина в отношении некоторых аспектов создания «Повести» вообще невозможно, а в отношении других – непросто даже для профессионала. Или, может быть, наоборот, трудно именно для профессионала, но гораздо легче для интересующегося историей дилетанта. Во всяком случае, один такой дилетант (как всегда, убедительная просьба не путать с полным профаном) взял на себя смелость скомпилировать для любопытных, но ленивых, не желающих читать толстые книжки, некую обобщенную версию истории создания «Повести», основываясь на мнениях М. Приселкова, М. Алешковского и А. Никитина.

Эту компиляцию он ниже представляет читателю, смиренно предваряя ее извинениями в адрес профессионалов-первоисточников этой компиляции, поскольку, чтобы построить целостное здание из авторитетных, но разрозненных мегалитов их трудов, дилетанту невольно пришлось изрядно обколоть у них самые острые углы и залатать зияющие дыры более-менее подходящими по форме камешками своих домыслов.

Прежде чем брать быка за рога, полезно вспомнить, о чем вообще идет речь. Хотя выше «Повесть» была названа произведением, она дошла до нас не отдельной самостоятельной библиотечно-архивной единицей, а начальной частью некоторых летописей. У «Повести» нет объективного признака конца, поэтому часто под «Повестью» понимают весь свод летописей, в начало которого она включена. Последнее вероятно и провоцировало историков всех времен считать «Повесть» летописью. Но в историографии все же более типично называть «Повестью» лишь некоторую общую начальную часть ряда летописных сводов. При этом из-за отсутствия в них явно выраженного конца «Повести» у исследователей нет единодушия в отношении места ее завершения. Более того, поскольку в разных сводах начальные части разнятся текстуально, местами весьма значительно, нет не только общепринятого окончания, но и самого текста «Повести» как такового. То, что ныне публикуется под названием «Повесть временных лет», представляет собой либо вариант изложения по той или иной конкретной летописи, либо некое произвольное коллективное обобщение всех известных текстов несколькими поколениями историков, в советское время канонизированное под редакцией академика Д. Лихачева.