— Вот пить начал, — пожаловался мужик, доливая из графина. — Все пью и пью. Самому противно, а ничего сделать не могу. А может я раньше пить начал? Потому она меня и выгнала? Я уж и не помню теперь. Все хочу понять, почему так случилось, а понимания нет. Бабы это зло.

Мужик поднял пластиковый стаканчик.

— За них.

— За зло? — фыркнул Кот.

— Нет, за женщин. Это ж я так… присказка вроде как такая. Я ж ее все равно до сих пор люблю. Вот встаю каждое утро и надеюсь на что-то. Уже и надеяться то не на что. Посмотрю в зеркало, понимаю: если тот, кем был ей не нужен оказался, то уж это мурло пьяное точно ни к чему. А все равно надеюсь. Дурак.

Он снова поднял стакан, Кот стукнул по нему своим.

— Не так, — мужик провел ребристым боком своего стаканчика по боку котового. Пластик тихонько тренькнул.

— Вот так, — добавил мужик и влил в себя водку.

Кот заглотнул, поморщился. Поспешно подхватил пельменину, чтоб хоть чем-то отбить резкий сивушный дух, от которого звериное чутье просто с ума сходило.

— Тебя как звать то? — спросил Кот.

— Да зачем это, — отмахнулся мужик. — Как хочешь, так и зови. Тут у всех почти имя одно — боль. Думаешь, люди просто так пить начинают? Нет, тоску залить хотят. А она не уходит. И потом ни радости, ни понимания. Как сквозь темноту бежишь. Выпьешь, кажется впереди чего-то светится, только нет там ничего. Беспросветно. Бежишь, алкоголь выходит, и свет померк. И похмелье. Думаешь, всего-то капельку света хотелось, капельку понимания, капельку тепла, а вместо этого темнотища беспросветная. Сидишь и маешься похмельем этим. Потом не выдержишь, зальешься и опять бежишь, думаешь вон оно, может хоть теперь до чего дойдешь. А потом раз и опять ничего.

Оборотень с любопытством поглядел на мужика. По-новому поглядел.

— Хочешь света и понимания?

Мужик поперхнулся водкой, которую цедил теперь маленькими глоточками.

— А ты что, добрая фея? Или господь бог? Хочешь вразумить, спасти и сохранить?

— Нет, — покачал головой Кот. — Крымский мост знаешь? Знаешь чего там сейчас?

Мужик кивнул лохматой башкой, вслед за головой качнулся сам.

— Там это… аномалия. А в ней люди пропадают и самолеты. В телевизоре говорили.

— А сам не глядел? — поинтересовался Кот. — Тут ведь рядом совсем. Неужели не интересно?

Мужик снова покачнулся, подцепил графин, плеснул по стаканам.

— А оно мне надо? — провел рукой по небритой морде. — Чего там смотреть, если сделать все равно ничего нельзя. Не зоопарк же.

— Надо, — кивнул оборотень. — Там никто не пропадает, дружище, там наших бьют. Можно пойти и что-то сделать. Хорошее. А мы тут с тобой напиваемся.

Мужик смотрел на Кота недоверчиво, потом в глазах его что-то засветилось, будто внутри включили лампочку. Рука метнулась к стакану, но вместо того, чтобы выпить, мужик неожиданно смял стаканчик. Пластик лопнул, водка потекла по помятым стенкам, по грязным пальцам.

— Мужики, — закричал он на всю пельменную. — Наших бьют!

Степа больше не отвечал, и распахнутый, бросив все попытки что-то выяснить, вышел в коридор. Застегнутого на все пуговицы коллегу он нашел внизу у входа. Мент судорожно курил.

— Ну чего? — спросил поспешно.

— Надо бы наверное найти этого Сергея Витальевича, — протянул распахнутый.

— Сейчас звонили, — застегнутый зло отбросил бычок. Окурок пролетел по широкой дуге и мелькнув угольком скрылся в кустах по другую сторону дороги. — У этого Штрахова, машину которого разбили, под Тверью участок. На участке свежевскопанную грядку нашли. Раскопали.

— И? — заинтересовался распахнутый.

— И не подаст господин Штрахов заявление об угоне. Потому что он мертвый закопан на собственном участке. Там патологоанатомы возятся. Предварительно его в бок пырнули. У него отрублена рука, в организме немеряное количество какого-то токсина неизвестного. Смерть наступила около двадцати часов назад.

Распахнутый сел на ступеньки и схватился за голову. Халат съехал с одного плеча и упал на землю, но милиционер не обратил на это внимания.

— Что теперь скажешь? — злорадно поинтересовался застегнутый.

— Я наверх, — резко поднялся тот. — Если получится, поговорю с этим парнем. Если нет… Ну следить за ним, чтоб не сбежал глупо. Но по крайней мере подежурю. А ты дуй на Крымский вал и ищи там этого полковника.

— Думаешь, стоит? — без особого энтузиазма спросил тот.

— Думаю, стоит. Ты знаешь чего там на мосту на этом происходит? А вдруг это действительно взаимосвязано.

Генерал смотрел как ОМОН медленно, но верно отодвигает недовольную толпу, как грузят в зарешеченный микроавтобус драчунов. На лице Голубева играла самовлюбленная улыбка. Сергея Витальевича она активно злила.

— Что, полковник, толпу разгоняем, несогласных сажаем? А как же высокие философии?

— Лучше, что бы они друг друга покалечили? — огрызнулся милиционер.

— Лучше заниматься своим делом, обходиться без самоуправства и четко выполнять приказы. Приказали толпу разгонять, разогнали. Приказали по толпе стрелять, постреляли. Ответственность на том, кто приказ отдал. И никакого самоуправства. Думаешь тебе за это кто-то из них спасибо скажет? Им проще друг другу хлебальники начистить, хоть до больницы, чем в КПЗ сидеть. КПЗ ущемляет их права, а мордобой только кровь будоражит. И сверху тебя за это по головке не погладят.