Шрифт:
Запел.
– Какой красивый голос,-сказала мама. – И какой славный здоровый ребенок. Не то что наша щепка.
– Не хватало еще, чтобы он стал такой же круглый, – шепотом воз– мутился папа.
– Да тише,– жалобно сказал Максим. Алик допел и с достоинством поклонился. А у Максима внутри все замерло. Потому что сейчас, сей– час…
– Песня о первом полете! Солист Максим Рыбкин!
Батюшки, неужели это он? Маленький такой, с перепуганными глаза– ми! Взъерошенный какой-то. Пилотка, правда, на месте, но застежка у жилета сбита набок. И штаны перекошены: одна штанина длиннее дру– гой… Трах! Чуть не сбил Пенкину с сиденья.
– О, гиппопотам…– страдальческим шепотом сказала мама.
Максим сжался. Почему он такой? Зачем хлопает глазами и расте– рянно оглядывается? И шевелит губами. И что там на студии, дураки, что ли? Для чего во весь экран показывают, как он стиснул кулак с болтиком? Тем более, что тут же видно, что другая рука испуганно те– ребит пальцами краешек штанов и что на обшлаге расстегнулась пугови– ца… "Да перестань ты стискивать свой болтик, дубина!"
– Не волнуйся, не волнуйся, Максим,– сказал папа. Это он тому Максиму, который на экране. Но теперь-то чего там "не волнуйся"! Поздно уже…
Показали опять лицо. Зачем он хмурит брови и смотрит прямо в ка– меру, балда?
Боже мой, это ведь жуткий и окончательный провал! Неужели кто-нибудь из знакомых ребят смотрит? Сколько смеха будет в поне– дельник! И как злорадствует Транзя!
Запели… Чего уж теперь петь-то! Издевательство одно. Хорошо только, что перестали его показывать, показывают ребят…
Над травами,которыеКачает ветер ласковый…Ой, как это сделали? На экране-поле с ромашками, трава волнует– ся. Маленький самолет стоит в траве. Идет сквозь траву к самолету мальчишка. Вроде Максима. Это, наверно, из какого-то кино.
Через кинокадры с ромашками во весь экран медленно проступило Максимкино лицо. Он уже не шевелил бровями и губами. Он напряженно смотрел с экрана и ждал. Потом запел.
Он пел и просил о полете. Но не жалобно, а скорее с какой-то сердитой настойчивостью. Это что же: у него такой голос? Совершенно незнакомый. Не такой высокий и чистый, как у Алика, но какой-то зве– нящий. Звенело отчаянное требование чуда!
Это что же, его глаза? Во весь экран. Зачем? И прямо в этих гла– зах-опять аэродром и бегущий мальчик, и сверкающий круг винта… И опять Максим – во весь рост.
…Возьмите!Я очень легкий!Папа тихо кашлянул. Вдруг показали какого-то кудрявого мальчишку среди зрителей. Он сидел, подавшись вперед и прикусив губу. Конечно, переживал. Наверно, ему неловко было за Максима.
Но тогда… Тогда почему так струится трава под взлетающим само– летом? И так искрится солнце в мерцающем круге пропеллера? И хор отозвался так радостно:
Машина рванулась -все выше!Выше!Выше…Выше…И затихла песня. И скрылся у солнца самолет. И Максим притих, затаился, только сердце-как пулемет…
– Малыш ты мой,– тихонько сказал папа.– Вот какой ты у нас…
А мама ласково притянула его за уши и чмокнула в нос. Это что? Значит, им за него не стыдно? Значит… не так уж и плохо?
И в этот миг из телевизора вырвался шумный плеск. Это были апло– дисменты. Максим вздрогнул.
Конечно! Это же было! Уже было!
Там, на студии, была победа, и он стоял тогда радостный и оглу– шенный – такой же, как теперь, на экране. Как он мог забыть? Испу– гался начала и забыл про конец! А конец-вот он! Хлопают свои ребята, хлопают незнакомые мальчишки и девчонки. И мальчик-музыкант! Максим не видел его со сцены, а сейчас – он здесь. Хлопает так, что волосы опять торчком встают от ударов воздуха. Как от тарелок!
Неужели это он, Максим, дал ему радость? Ему и другим…
А вот Анатолий Федорович вышел. Н женщина-диктор.
– Тебя зовут Максим? Поздравляю, Максим, ты хорошо пел. Верно, ребята?
– …Ты, наверно, не первый раз выступаешь на концерте?
– …А кем ты хочешь быть, Максим? Может быть, летчиком?
Ох, почему у него такой глупый вид? Ну, не глупый, а все-таки растерянный…
– А что у тебя в кулаке? Ой, ну для чего это?
– Это так, болтик…
– Интересно. А зачем он тебе?
– Для крепкости… И ладонь – во всю ширину экрана! С болтиком!
И все хлопают, никто не смеется. Кроме мамы. Мама повалила Мак– сима, стиснула ему плечи и сквозь смех сказала:
– Весь на виду, как есть! Ох, Максим, Максим! Даже здесь пока– зал, какой ты барахольщик!
Но она это совсем необидно сказала. И Максим засмеялся и забол– тал в воздухе ногами, потому что все, оказывается, было прекрасно. Мама ухватила его за ногу.
– Стой, голубчик. Рассказывай, наконец, почему бинт, почему гли– на на штанах. И все остальное.