Мать забегала по водогрейке:

–  Да что же это такое? Что творится на белом свете! И господь бог мирится с этим? Допускает?
– зачерпнула ковшиком воды, но отпить забыла. С ковшом в руке опустилась на нары, задумалась, не зная, что делать и за что взяться. В ее глазах застыла непривычная растерянность.

У Гришки вертелся на языке еще один вопрос, и он задал его:

–  Мама, а как же наши так могут?

Оторванная от своих дум, мать сердито вздернула голову:

–  Какие наши? Что могут? Толком слова не скажешь!

–  Да те, которые немцам помогают. Полицаи, старосты. Городского фотографа Быкова помнишь? Он бурмистром, нет, бургомистром стал. Карточки партийных немцам показывает, а те их расстреливают. Может, он и фотографом работал, чтобы эти карточки иметь, может, и сегодня людей из-за него казнили?

–  Не знаю, Гриша, неграмотная я, но по мне лучше самую лютую смерть принять, чем таким паршивым делом заниматься. Это же на всю жизнь позор, семье - стыд и проклятье на веки вечные.

И Гришка так думал, но ему хотелось понять другое. Летом к ним неожиданно пришел житель Старой Руссы латыш Ян. До войны он со своей матерью часто приходил в Валышево за ягодами. Ночевали всегда у них. Потом, знал Гришка, Яна призвали в армию. Появился же он в гражданской одежде и объяснил, что так легче выходить к своим, а его попросил сходить за матерью, чтобы попрощаться. «Под немцем хочешь остаться?» - не поверил он Яну. Тот возмутился: «Хотел бы, так домой пришел или в Латвии у своих остался». Гришка выполнил просьбу Яна, и тот ушел из Валышево вместе с матерью. Но куда? Вдруг Ян стал дезертиром? Эта мысль давно угнетала мальчишку и окрепла, когда он узнал, что сестра Яна стала работать у немцев переводчицей.

–  Мам, а мы не помогли немцам?

Мать вскинула на него негодующие глаза:

–  Что мелешь? Я не по-мо-га-ла! А ты…

–  Я тоже не помогал, нет!
– вскричал Гришка.
– С Яном вот только у нас как-то непонятно получилось. Вдруг он тоже на фашистов работает?

–  Зашел бы к ним и спросил. Да и ходить не надо - со временем все узнается. Всякая кривда рано или поздно наружу выходит. И не переживай. Тут мы по совести поступили. Людям надо верить, Гриша, - хороших-то всегда больше, чем плохих.

Был вечер. Он помог матери убрать корову, истопил печь, намолол на завтра муки, но все делал без охоты и был как бы не дома, а все еще в Старой Руссе, в маленьком и тихом курортном городке, в котором теперь фашисты пытали и убивали людей, вешали их на веревочных петлях и на железных крючьях. Путь туда ему с этого дня был заказан - мать не отпускала и самому не хотелось.

7. «Третий фронт»

Вспоминая то или иное событие минувшего лета, валышевцы уточняли: «До войны», «После начала войны» Позднее появились другие выражения: «До первого фронта», «После второго фронта». «Первый фронт» - это когда армия, минуя Валышево, отошла на восток. Под «вторым» подразумевали недолгое летнее освобождение. В начале января стали ждать прихода «третьего фронта» - уж очень сильно, загрохотало тогда в районе Рамушево, а фашисты забеспокоились еще раньше. В доме Савихи прорубили амбразуру, чтобы из нее обстреливать шоссе, дзоты всюду понастроили, поле между деревней и шоссе «засеяли», говорил председатель, противотанковыми минами.

Прошло несколько дней, и снаряды начали рваться вблизи деревни, стали слышны пулеметные очереди. И наступил день битвы за Валышево. Бой начался утром. Несколько раз красноармейцы поднимались в атаки и, подбадривая себя криками «ура!», изо всех сил бежали по полю, чтобы быстрее достичь деревни, но фашисты уперлись и заставляли их откатываться назад. Удачной оказалась последняя, ночная атака. Не выдержали фашисты и отступили. И оказалось, что не захватывали они Москву, как хвастались всю осень. Месяц назад их погнали от столицы и гонят до сих пор. И Ленинград не могли взять, а под Демянском попала в окружение едва ли не целая армия фрицев. Продовольствие и боеприпасы немцы сбрасывают окруженным с самолетов, но это же пустое дело - не все долетают, куда надо, да и много ли на них погрузишь.

–  Оно та-а-к, а с нами-то что будет?
– спрашивали бойцов умудренные горьким летним опытом валышевцы.

–  У вас полный порядок! Мы вперед пойдем, вы в тылу останетесь, - уверенно отвечали красноармейцы.

Они казались счастливыми - много уже деревень освободили, - и в то же время злыми - не отошли после боя, товарищей погибших не могли забыть. И другое приметил Гришка: большинство красноармейцев по возрасту могли с отцом сравниться. Командиры тоже не такие стройные и подтянутые, какими он привык их видеть. У одного даже ремень из кобуры выпал и волочился по снегу. Гришка тут же подскочил к нему:

–  Товарищ командир, вы пистолет не потеряли?

–  Нет, я его у сердца держу, чтобы не замерз. А ты чей такой шустрый будешь?

–  Ивановых. Вы моего отца, часом, не знаеге? Он тоже воюет. Его Филиппом Ивановичем звать.

–  Не приходилось встречать, - улыбнулся командир, пряча ремешок за кобуру.
– Спасибо, что предупредил, а то бы я его и потерял, пожалуй.

Командир отца не знал, но, может, красноармейцы где видели? Стал их спрашивать. Э, отвечали Гришке, Ивановыми всюду пруд пруди, но Филиппа Ивановича не знаем, и зря ты своего отца среди нас ищешь - мы из Сибири на фронт приехали.

«Так- то оно так, -подумал Гришка, - а вдруг?» Пошел дальше, каждому военному в лицо заглядывал, незаметно для себя к реке спустился и оказался у кухни, где клокотали в котлах щи и упаривалась каша. От одного их запаха у Гришки свело скулы. Однако подойти ближе к армейскому хлебову не решился - просить еду в деревне считалось последним делом. Пока раздумывал, как быть, услышал голос повара:

–  Эй, малый, есть хочешь?

Хотел сказать, что нет, но голова сама собой закивала в знак согласия.