–  Сутками от него слова не добьешься, - сетовала Вера.
– Все в лес зачем-то убегает и ходит там, ходит, а ночами кричит и стонет, стонет и кричит, наказанье мне с ним. У него немцы всю семью сожгли. Загнали в баню и подпалили. Я в этой же комнате, вон за той занавесочкой сплю, - продолжала словоохотливая москвичка Вера, - и такого страха с ним натерпелась, что и сказать нельзя. Ты с ним поосторожнее будь. С контуженых какой спрос, и кто знает, что им в голову придет. Так что не возражай, если привяжется, а то он такой нервный, такой бешеный. Мне, говорит, только в машину сесть, фрицы меня долго помнить будут. Его бы в госпиталь, там бы он быстрее отошел, а тут то одного убьет, то другого, иногда целый экипаж сгорит, вот он и кричит по ночам. Нет, будь моя воля, я бы его куда-нибудь за Урал отправила, но командир полка не разрешает. Второго Тымчика, говорит, у меня не будет. Отчаянный он, храбрый! Смотри не попади к нему в экипаж, к этому храброму. Идет вон - легок на помине. Ты притворись, что спишь, может, и он заснет пораньше, а ночью начнет турусы разводить, так не бойся - я тут, рядышком.

Лейтенант Тымчик оказался совсем не таким страшным, каким его представила Вера. Ночью, правда, кричал и зубами скрежетал, но сон у Иванова крепкий, просыпался он редко, проснувшись, моментально засыпал снова. И не таким молчуном, как описывала Вера, был Тымчик.

–  З-на-ал б-бы т-ты, к-ка-кие у м-меня б-бра-ти-к-ки и с-сес-тренки б-были, - рассказывал он глухим, откуда-то изнутри идущим голосом.
– В-ве-селенькие, к-пре-п-пенькие. А т-те-п-перь я их все в огне и д-ды-му в-вижу и у м-ме-ня с-са-мого к-ко-жа г-го-реть начинает, г-го-ло-ва р-р-раска-лывается. Д-де-тей в огонь! К-куль-т-турная нация, н-на-зы-вается!

–  Т-то-товарищ лейтенант, н-не р-рассказывайте дальше - вредно в-вам, - наслушавшись Тымчика и желая как-то помочь ему, начинал заикаться и Иванов.

–  Н-на ф-фронте в-все в-вред-но, - возразил Тымчик и продолжал свой страшный рассказ.

Часа два не умолкал. Медсестра не выдержала и, хлопнув дверью, убежала.

Утром Вера выговорила:

–  Раньше один спать не давал, теперь парой голосите. Вы что, сговорились?

–  И я кричал?
– удивился Иванов.

–  Еще как. Все Люсю, Галю и еще каких-то девушек поминал.

–  Скажешь тоже - девушек. Это сестренки мои, - покраснел Гришка.

–  Что, их тоже сожгли?
– ужаснулась Вера.

–  Нет, они живенькие!

В санчасти Иванов пробыл недели две. Опухоль на ноге еще не прошла, подлечиться бы надо было, но выбыл из строя ординарец заместителя командира полка майора Кавкайкина, и Иванова временно определили на освободившееся место, здраво рассудив, что прибрать в комнате, помыть посуду и почистить обувь он и в одном сапоге может, сходить на перевязку или на какую другую процедуру время тоже найдет.

Находил, нашели для того, чтобы поразмыслить о плюсах и минусах новой жизни. Полк входил в резерв Главного Командования, и его по пустякам не дергали. Потерь в нем меньше, чем в пехоте, но там убитых чаще всего целыми хоронили, а здесь соберут в плащ-палатку кое-какие косточки, завяжут в узелок и в землю. Иногда в такой узелок останки от целого экипажа умещаются. Вот так, значит! Если еще поправочку на численность сделать - в полку самоходной артиллерии народа едва ли больше, чем в пехотном батальоне, - то сам черт не разберет, кого больше выбивают.

Техникой пополняли лучше. Пока ходил в автоматчиках, на вооружении в основном были «жучки» или «прощай, родина!» - так пушкари САУ-76 называли. Потом САУ-85 стали поступать, а за ними и стомиллиметровки. Эти все на свете сокрушить могут.

Когда пришли первые САУ-100, в полк приехал командующий бронетанковыми войсками 1-й Ударной армии полковник Овсянников. По этому случаю и по приказу майора Кавкайкина Иванов навел полный марафет, на столе все, что нужно для обеда и разговора, приготовил, больную ногу в сапог утолкал и стал ждать гостей. Скоро вместе с Кавкайкиным пришли командующий и командир полка майор Витко. Сначала о делах речь шла, командующий продолжал разгон давать, но постепенно, - люди же все, война у каждого в печенке сидит, - о семьях стали вспоминать, на будущее планы строить. Дальше, как часто бывает в мужской компании, до анекдотов добрались. Командующий веселее и смешливее всех оказался, то и дело глаза от слез протирал и руками размахивал.

Иванов тихо сидел в уголке и дивовался: первый раз столько больших командиров за одним столом видел и какие они все простые. Смеются, друг друга перебивают, и никто не обижается. Все друзья, все любят и уважают друг друга, ведут себя ну совсем как мужики до войны в Валышево во время вечерних перекуров или в гостях друг у друга. Поглядел на них таких и сам расслабился, больную ногу задел так, что губу прикусил. Командир полка заметил это:

–  Все еще болит?

Он вскочил, опять поморщился, но ответил бодро:

–  Болит, товарищ майор, но скоро пройдет.

–  Пройдет, куда она денется, - майор Витко окинул взглядом сидящих за столом и спросил с хитрецой в голосе: - Чтобы быстрее на ноги встать, знаешь, что надо сделать? Как костыльники в госпиталях «поправляются»? Шабарахнут от души, деревяшки под койку и топ-топ-топ на своих двоих. Держись-ка за меня и тихонечко пойдем к столу. Вот та-а-ак. Кавкайкин, налей штрафную своему ординарцу.

Такого оборота разговора Гришка не ожидал. Поморгал в растерянности, вздохнул, однако, учитывая хорошее настроение начальства, попытался и возразить: