Держа в памяти советы старшего, новый лейтенант стал обживать доверенную ему точку, привыкать к жизни на передовой.

После училища его сначала поражал, но скоро пришелся и по душе окопный быт, отношения между командирами и подчиненными. В училище все официально, все бегом или строевым. Подход, доклад, отход - строго по правилам, с точным соблюдением устава. Здесь строевым по болоту не зашагаешь, даже козырнуть иногда некогда, да и необходимости нет. Официальный рапорт старший по должности примет равнодушно, зато потом обо всем расспросит дотошно и заинтересованно. Приказы часто отдаются под видом практических советов, однако не выполнить их дело постыдное. Доверие порождало доверие. И уважение.

Кое- что и угнетало. Идя на фронт, он думал, что сразу получит настоящий взвод и сразу же пойдет с ним в наступление, будет бить фашистов, мстить им за свое Вельяминово. Взять его деревню немцы не смогли -помешала река Истра, сожгли дотла снарядами. Но вместо наступления попал Евдокимов на тихую оборону. Рассказать кому, так и не поверят: за два месяца один бой всего и был - с испанскими разведчиками. Потом опять все стихло.

Ночью еще на что-то похоже. Ночью фашисты палят без передыху, опасаясь русских разведчиков, а днем схватятся иногда два пулемета, прогремят одиночные выстрелы, и все. Скука-докука в светлое время суток. Вот только когда за нейтралкой обед подвозят, перепалка начинается. Как только загремят по деревянному настилу колеса телеги, так Евдокимов сам за пулемет ложится и начинает бить на звук. «Максим» часто к нему присоединяется, дзот слева. Противник отвечать начинает, иногда крики и стоны с его стороны доносятся, а потом опять тишина до наступления темноты. Такая вот оборона досталась Евдокимову - без артподготовок, без атак и контратак, без рукопашных схваток. Спросил как-то у командира роты:

–  Товарищ лейтенант, все их огневые как на ладошке. Почему не уничтожаем?

–  Время еще не приспело, Евдокимов, да и снарядов у нас мало. Не до жиру.

В этих словах была горькая правда. Артиллеристы открывали огонь в редких случаях. Батарея 120-миллиметровых минометов имела лишь неприкосновенный запас и совсем не стреляла. Батальонных минометов не было. Ротные только постреливали трофейными минами из трофейных же минометов. Да что там артиллерия и минометы? Почти все вражеские солдаты вооружены автоматами, а наши красноармейцы - винтовочками образца 1891 - 1930 года. Вот и кричали зимой испанцы: «Рус, дай шапку - два автомата отдам». А весной: «Рус, скоро буль-буль, буль-буль». Имея в виду, что прогонят на правый берег Волхова, вышибут с плацдарма. Так-то оно так, но почему они не разбивают наши дзоты? Тоже ведь каждый на учете и внесен в схемы.

–  А потому, Евдокимов, что знают: сегодня разобьют - завтра новый вырастет. Нет смысла снаряды тратить.

Демьянюк был на семь лет старше его, в армии служил с тридцать седьмого года, не раз контужен и ранен. Такого ротного, на удивление спокойного, выдержанного, никогда не повышающего голоса, поискать надо. В его присутствии Евдокимов чувствовал себя подготовишкой и, так понимая свое положение и разницу между ними, дальше спорить не стал, однако не во всем и согласился.

* * *

Этот осенний день обещал быть теплым. Таким и выдался. Поднявшееся над лесом солнце светило ярко. На небе не было и облачка. К полудню воздух стал тугим и жарким. Хотелось спать, как спали, не шелохнувшись и единым листиком, деревья. В это время он и уловил что-то недоброе в тишине на передовой. Свои иногда постреливали, а фашисты молчали. Немцы - испанцев перевели на другой участок фронта.

Демьянюк в своем недалеком КП тоже забеспокоился и послал с новым ординарцем - Михалев недавно попал под шальную ночную пулю - записку: «Будь внимателен! Что-то очень уж тихо у тебя».

А тишина продолжалась и все сильнее била по нервам. Уж не затевают ли фрицы новую разведку?

Обычно день на передовой проходит незаметно: кто спит, кто пишет письма, кому-то надо помыться, что-то починить, почистить оружие, газеты и письма принесут - опять дело есть, два раза поесть надо, глядишь, и темнота подкрадываться начинает. А этот тянулся и тянулся, еле обеда дождались. Потом Евдокимов сам прострелял нейтральную полосу. К нему присоединился «максим» и дзот слева. Немцы ответили - выходит, нет никого на ничейной земле. Взглянул на старшего сержанта Кузнецова, прибывшего во взвод вместо откомандированного Крылова. Тот махнул своей лапищей:

–  Нормально, лейтенант.

–  Так-то так, но бери-ка ты один танковый, побольше дисков и иди в свое логово.

Логовом он называл расщепленный березовый ствол, оставшийся после удара молнии. Пастухи в мирное время жгли подле него бесконечные ночные костры. Ствол обгорел, стал черным и, как броня, крепким. Все это учел бывший пастух Кузнецов, сам, как этот пень, крепкий, и предложил:

–  На бугорке стоит - с него вся нейтралка как на ладони. Если пробить в пне амбразуру, отличная запасная получится.

–  Дело говоришь, - одобрил лейтенант.
– Действуй. За несколько дней могучий Кузнецов прорубил амбразуру, выкопал окопчик, чтобы двоим в нем просторно было, с нишами для гранат и дисков, и вот приспело время опробовать новую огневую, если немцы, конечно, решатся сунуться.

А они сунулись. Да еще как. Первые орудийные выстрелы еще были слышны, а потом - только разрывы. Один за другим. Один за другим. Без перерывов. Сплошной гул по земле пошел. Заходил ходуном дзот, посыпалась сверху земля. Из амбразуры дзота никакой видимости.