– Павлик, что такое «томагавк»? – спросил я. Павлик не обратил внимания. Тогда я наклонился и потянул его за рукав. Галка замолчала, а Павлик дернул рукой и раздраженно сказал:

– Отцепись ты, Андрей. Поговорить не даешь…

Вот как! Я заморгал от обиды. Вспомнил вдруг темный чердак, прыжок в сугроб. Тогда Павлик называл меня другом. «Как на фронте». А теперь плевать на друга? Связался с девчонкой…

Молча я положил на стол журналы и взглянул на бывшего друга. «Эх ты, капитан!» По-моему, я не сказал вслух этих слов. Просто повернулся и быстро пошел из комнаты. За спиной стало очень тихо.

Павлик догнал меня в коридоре.

– Андрейка, ты куда? – окликнул он.

И тогда я не выдержал и заплакал, прислонившись головой к дверному косяку. Вышла Галка и стала спрашивать в чем дело.

– Отстань, – всхлипнул я и дернул плечом, чтобы сбросить ее руку.

– Галка, иди в комнату, – велел Павлик. Она ушла.

– Что с тобой, ну чего ты плачешь? – начал допытываться он.

– Вы на меня… внимания… не обращаете. Ну и не надо, – всхлипывал я. – А еще друзья… Ладно. Скоро пойду в школу, у меня будет много друзей и товарищей!

– Андрейка, ты что? Мы же всегда были вместе, – растерянно бормотал Павлик.

– Больше не будем вместе, – мрачно изрек я и ушел в свою комнату, заперев за собой дверь. Я решил быть твердым.

Прижавшись лбом к холодному стеклу, я смотрел, как пузырятся под дождем лужи. По грязной дороге тянулась колонна пленных немцев. Они шли, ссутулившись, натянув на уши мокрые пилотки.

– Довоевались. Так вам и надо, – пробормотал я, но злости почему-то не почувствовал.

Апрельские дожди сделали свое дело. Накануне Первомая зеленый туман окутал тополя. Ветер согнал с неба все тучи и высушил улицы.

Помню первомайское утро. Словно узкие алые паруса, надувались ветром натянутые поперек улиц лозунги. Солнце горело на громадных оркестровых трубах.

Лена взяла меня на демонстрацию. Едва поспевая за восьмиклассниками, я тащил на длинной палке вырезанного из фанеры фашиста с воткнутым в него красным штыком.

Колонна проходила мимо нашего дома, и у ворот я заметил Павлика. Он помахал мне рукой, но я не собирался мириться и гордо отвернулся.

После демонстрации мы направились домой, но в двух кварталах от дома Лену остановил какой-то незнакомый парень в гимнастерке. Они о чем-то начали спорить. Парень повторял все время: «Мы же договаривались!» В конце концов Лена сказала мне:

– Иди один, Андрейка. Дорогу знаешь, не маленький.

Один так один. Это даже лучше. Я направился к дому, но передумал, решил сходить к оврагу, узнать, сильно ли разлился ручей. На берегу я увидел мальчишку одинакового со мной роста, в матросском костюме. Такой костюм с синим воротником и якорем на рукаве был моей страстной мечтой.

С тайной завистью я разглядывал мальчишку, а тот, не обращая на меня внимания, швырял камни в овраг. Он старался попасть в ручей, но не мог добросить.

– Эх ты. Моряком нарядился, а камни кидать не умеешь, – не выдержал я.

Он сразу обернулся.

– Не умею?

– Нет.

Он слегка сдвинул густые темные брови и сказал негромко:

– Сейчас как дам…

– Я вперед дам.

– Дай.

Раньше я никогда не дрался. Теперь, шагнув к своему противнику, я неловко ткнул его кулаком в плечо. Тот неожиданно присел и обхватил мои ноги. Мы покатились по траве. Скоро мальчишка оказался сверху. Стараясь скинуть его, я перевернулся и вдруг почувствовал, что мы оба летим под откос в сухие заросли прошлогоднего бурьяна.

Никаких серьезных повреждений мы не получили, но царапин и синяков досталось не меньше, чем по дюжине на брата. Благодаря счастливому случаю, мы свалившись под откос, почти сразу застряли в большом кусте боярышника.

Немного оправившись от страха, я взглянул на своего врага. Мальчик сидел на корточках и разглядывал полуоторванный якорь на рукаве.

– Влетит тебе, – сказал я.

– Тебе тоже, – обнадежил он.

Но я знал, что мне не влетит. Рубашка и штаны были целы, а царапины касались меня одного.

– Ну и долго вы будете сидеть в колючках, – раздался вдруг густой хрипловатый голос. Я взглянул наверх. На берегу оврага стоял очень худой человек в выцветшей гимнастерке без погон, брюках галифе и ботинках без обмоток. Он слегка опирался на самодельную некрашеную трость.

– Вылезайте, – сказал он.

Мы выкарабкались наверх, и человек, который был, видимо, отцом мальчика, взял нас за руки, сунув трость подмышку.

Прихрамывая, он повел нас через дорогу. Его сухая твердая рука совсем не сильно сжимала мою ладонь, но я почему-то не старался освободиться.