Звягинцев Василий
Шрифт:
Я послушалась. Он помог мне ее раскурить. Да, действительно, совершенно новое впечатление.
Пока я училась, Валентин сидел напротив, молчал. Ждал, наверное, что я заговорю первая. О чем? Я его еще «не признала», пусть и мелькали между нами какие-то флюиды, намеки на воспоминания-ассоциации. И тоже молчала, из упорства, наверное, или из последней попытки сохранить самоконтроль.
Вдруг меня осенило! Я увидела на краю стола телефонный аппарат и вспомнила, что так и не позвонила Майе.
— Разрешите? — и, не дожидаясь ответа, набрала номер телефона в доме Ларисы. Пять, десять, пятнадцать гудков — ничего и никого. Гуляют в городе или?..
Валентин сочувственно наблюдал за моими действиями. Дождался, когда я разочарованно положу трубку, ни одним движением, ни одним словом не выразил отношения к предпринятой попытке. Кивнул, словно сам себе, когда я снова откинулась в кресле, и заговорил.
Как жаль, что не было у меня диктофона. Так кто знал?
Что он начал нести, плести, не знаю, как еще выразиться. Словно бутылку водки выхлестал, не закусывая, и прорвало сдерживаемые чувства!
Ошеломленность от услышанного не позволила мне и половины смысла уловить в его сумбурном рассказе, мольбе, покаянии — не знаю.
Финал: «Я знаю, ты считала меня негодяем, мерзавцем, думала, что жизнь тебе сломал, убил, по сути дела…»
Я смотрела на него с ужасом и удивлением.
О чем это?
Абсурд какой-то! Встать немедленно, уйти, пусть Эвелин с ним разбирается!
А он продолжал, и начинала вырисовываться вдруг дурацкая, но логика.
— Так было, прости меня, но за триста лет на Земле ты единственная, кто мог меня здесь держать и дальше. Я хотел с тобой, любимая, прожить до последнего данного тебе часа и умереть вместе! Не удивляйся. Я уже начал вводить тебя в курс моей миссии на Земле, а ты все поняла неправильно…
А потом тот случай! Я считал тебя мертвой до сегодняшнего дня, и тут Эля тебя ввела в дом! Потрясение и ужас! И восторг, и счастье! Ты — жива. И ты — здесь!
Ну вспомни, вспомни, Таня, Танюшка!
Что мы теперь будем делать?
А что делать? И главное — зачем?
Эти ваши постоянные триста лет! Что я вам, Тортилла, что ли? Голова кругом.
Он уже стоял передо мной на одном колене, сжав ладонями мои руки, а глаза у него были… Таких глаз я не видела никогда и ни у кого.
Нет, видела! И вспомнила. Аспирант Славик, которого я пыталась отвлечь от общежития, где подруга перед свадьбой прощалась с любимым. Я тогда как раз успела расстаться с юнкером Тархановым, незачем мне было ехать с ним в дальний гарнизон. И — Славик. И безумная ночь в гостинице. А ведь Валентин — это же он! Невероятно, невозможно, но — он!
И Валентин понял, что я — узнала. Точно тем же жестом, что тогда, восемь лет назад, скользнул мне горячими ладонями по коленям и вверх. Выше, выше. Еще немного — и все…
Нашла в себе силы, оттолкнула. Не до того. А вдруг еще и Эвелин войдет?
— Уйди. Оставь меня. Хоть на час, на полчаса…
Он ушел.
А я — осталась.
Одна. Без любимого, когда-то до безумия любимого человека. И побежали мысли, перескакивая через годы и события.
Почему я его забыла? Совсем. Час сидела глаза в глаза и не вспомнила. Неужели та неделя в реанимации выбила у меня из памяти все? [62]
Постой, постой, Таня…
Я помнила, что на боковом столике в кабинете стояла, рядом с сигарами, бутылка коньяка.
62
См. роман «Бремя живых».
Встала, схватила, сделала три длинных глотка из горлышка, как обычный алкоголик.
Вадим говорил — нет лучше средства, чтобы сбить шок или прогнать наваждение. Клин — клином! Если, конечно, они разного происхождения. Белую горячку водкой лечить не стоит.
Вытянулась в кресле, подставив под ноги стул.
Плавно потянуло в теплую, ускоряющую вращение воронку.
Он не был первым в моей жизни мужчиной. Мы тогда в институте рисовались друг перед дружкой, кто, с кем, когда и сколько. Чаще врали, конечно, но ведь было, было, хоть как.
С Сергеем получалось не очень интересно, а с этим (Валентином, Славиком?) — потрясающе. Казалась себе взрослой, мудрой, рассудительной, а с ним, в его руках — как воск.
И потом — жуткая, надрывная любовь!
Забыла, а сейчас вспомнила — он же меня спас! Плыли на байдарке по горной реке, на Алтае, мода такая появилась, подальше уехать и порисковее жить. Шесть парней и девушек. Перекат. Завертело, перевернуло, поволокло по дну. Помню краски на дне — зеленовато-серебристые, желтые, обросшие водорослями камни. Лица медленно плывущих мимо меня друзей. Прекрасные, зовущие с собой. И на душе радостно. Пришла, куда хотела…