Скин рассматривал пулю, а Славик пояснял:

– Это афганский такой сувенир. Мне дядька мой рассказывал. Они там брали патрон и вытаскивали осторожно пулю из гильзы…

– Взорваться ж могло!

– Это если по капсулю бить – он в гильзе, посередке дна. По пуле бить вообще никогда нельзя! А если гильзу с боков пальцами держать и пассатижами пулю тянуть – ничего. Вот, значит, пулю вынимают, высыпают из нее порох. А пустую гильзу, ближе ко дну, высверливают тоненьким сверлом и вдевают проволочку или сразу – кольцо. Потом пулю обратно в гильзу вставляют. Пуля – медная. А гильза – зеленой краской покрашена. И вот они иголкой чистят-чистят – и головку пули, и гильзу – пока она вся вот такая не станет: видишь, как блестит!

– И что с ней делают?

– Да что хочешь! Проволочка если – то с двух концов загибают – кольцо получается. И цепляй на него что хочешь.

– Брелок, что ли?

– Ну да. Дядька говорит – там многие это делали. Такой получался настоящий афганский сувенир. По нему «афганцы» даже друг друга в первые годы узнавали. Ну, потом многие их порастеряли, конечно, – сейчас это уже редкость. Вот у этого мужика, видно, гильза-то разболталась с годами – и пуля выпала. Если он, когда заметил, выбросил гильзу, – тогда ничего не докажешь. А если пожалел брелок – память все-таки, – то это улика серьезная. Я тебе главное забыл сказать – в прошлом еще году я у него этот брелок видел. И уж наверно не я один. Так что вещдок законный.

Оба замолчали, думая об одном.

А вернее – о трех вещах сразу.

Во-первых, как бы узнать, носит ли «афганец» подпорченный брелок. И если носит – как устроить, чтоб он сохранился у него до тех пор, пока на него не наденут наручники, – это во-вторых.

Было и в-третьих. Слава-байкер видел убийцу в лицо и узнал его. Скин после его рассказа полностью поверил в виновность владельца брелока. И теперь оба ломали голову: как произвести всю проверку так, чтобы убийца не почуял опасности и куда-нибудь не свалил: Россия – страна большая.

Им не приходил, видимо, в голову другой вариант возможной реакции на опасность – они не думали, что человек, совершивший одно убийство, может ради спасения своей шкуры совершить второе. И даже третье.

Что же происходило за двое суток до этого в ста километрах от Омска, в совхозе «Победа социализма»? Там, где эта его победа выразилась в рабстве на маковых плантациях?

После быстрой схватки у ворот и молниеносного отъезда джипа с двумя пленниками (причем Леша сел к ним в кузов, а Саня – за руль) постепенно просыпался поселок.

Вышла заспанная тетка и стала с грохотом снимать засов с заржавленной дверцы киоска, когда-то выкрашенного зеленой краской. На нем было написано «Продукты», причем после утраты двух букв вывеска бурчала нечленораздельно: «Пр д кты». На открывшейся же взорам витрине ничего не обнаружилось, кроме спичек, пачек соли и бутылок с этикеткой «Уксус».

Женя, Том и Мячик уже вышли из «Волги» и двинулись к киоску. Ключи от «Волги» Саня с Лешей, уезжая, оставили Часовому. Он начал осторожно выводить машину из переулка поближе к шлагбауму – туда, где несколько часов назад произошла его встреча с однополчанами, встреча, которая привела к революционному перевороту, совершенному в поселке на его глазах и с его прямым участием. Он не мог еще от этого опомниться.

– Молока у вас можно купить? – спросила Женя у тетки, водрузившейся в глубине киоска за деревянным некрашеным прилавком.

Тетка воззрилась на нее с таким видом, будто Женя сказала: «Алмазов грамм пятьдесят не взвесите?»

– Чего? Молоко не продают! Его на производстве выдают, по талонам.

– По каким талонам?

– По маковым, по каким же еще! Кто сколько маку собрал…

Часовой потянул Женю от киоска.

Том, который уже понял все обстоятельства, сказал озабоченно:

– Наверно, надо людям объяснить все-таки что-то?..

– Политинформацию хочешь провесть? – ухмыльнулся Часовой.

Том хоть и не знал толком, что это такое, но на знакомую часть слова – «информация» – согласно мотнул головой.

– Давай! – Часовой приходил понемногу в себя. – Сейчас соберем людей. Я и сам не против узнать что к чему. А то все годы больше слухами питаюсь. Только витрины да рекламу вижу, когда в город эти, – он мотнул головой в сторону дороги, по которой джип умчал этих, – меня берут, сеструху навестить. Или когда Харону ехать лень, сторожить поселок остается – тогда я сопровождающим. Вижу, что город весь другой, а только же мимо едем, нигде не останавливаемся, не говорю ни с кем. И все равно непонятно – что за жизнь-то теперь? От сестры тоже много не узнаешь – только о здоровье ее поговорить успеваем. А сюда вернусь – так через неделю уже кажется, что вся Россия так и живет еще при Брежневе…