Голос стал тверже, она отняла руку.

– Алекс, я больше не смогу приходить сюда. Сегодня последний раз. – Теперь она смотрела ему в глаза, и голос был решителен.

– Что заставило тебя передумать?

– Возвращение домой. Встреча с ним. Вспомнила, кто я есть.

– А обо мне и думать не думала?

Ему самому это показалось патетичным, стало неловко за сказанное, но думал-то он именно так. Жизнь нанесла ему жестокий удар. С женщиной, бесконечно желанной, ему не суждено соединиться.

Она же нежно поднесла его руку к своим губам, поцеловала ее, покачивая головой.

– Я думала о тебе, Алекс. – И добавила: – Я никогда тебя не забуду.

И быстро встала, чтобы уйти. Он продолжал сидеть и смотреть на нее, готовый остановить ее, бороться за нее, но понимая в то же время, что ничего ему сделать не удастся. Он снова желал ее, желал беседовать с ней, проводить ночи с ней… всю жизнь так провести. Медленно он поднялся на ноги.

– Я хочу, чтобы ты, Рафаэлла, знала одно. – Он простер руки и привлек ее к себе. – Я тебя люблю. Мы едва знакомы, тем не менее я уверен в своей любви. Возвращайся же домой, обдумай свои действия и, если передумаешь, хоть на миг приди ко мне. Через неделю, через месяц, через год. Ты найдешь меня здесь.

Долго-долго не выпускал он ее из объятий, гадая, сколько пройдет времени, прежде чем они увидятся вновь. Ему становилась невыносимой мысль, что они могут никогда не увидеться.

– Я тебя люблю. Не забывай про это.

– Не забуду. – Теперь она расплакалась. – Я тебя тоже люблю.

Тогда они пошли к выходу, словно оба поняли, что незачем оставаться далее в этом доме, обоим от этого будет слишком больно. Его рука лежала на ее плече, Рафаэлла была в слезах, так и дошли до ее дома. Лишь ненадолго обернулась она, стоя на крыльце, чуть помахала рукой на прощание и быстро скрылась из глаз.

Следующие два месяца Рафаэлла словно была погружена в воду. Любое ее движение стало скованным, затрудненным, замедленным. Ни шевельнуться, ни задуматься, ни шагнуть, трудно даже поддерживать разговор с мужем, который терялся в догадках, что же могло произойти в Нью-Йорке. Какая-то до враждебности неприятная размолвка с матерью, семейный скандал, фамильная тяжба? Лишь по прошествии нескольких недель он решился обсудить эту тему, но когда попытался, Рафаэлла вроде не услышала его.

– Что-то случилось с твоей мамой, маленькая моя? Она настаивала, чтобы ты проводила больше времени в Испании? – Напрасно дожидался он ответа, стремясь понять, что порождает такое страдание во взоре Рафаэллы.

– Нет, нет… ничего такого. – А что-то ведь было. Но что?

– Кто-нибудь заболел?

– Нет. – Она набралась отваги улыбнуться. – Вовсе нет. Просто я очень утомилась, Джон Генри. А ты не беспокойся. Мне надо чаще бывать на воздухе.

Но и продолжительные прогулки не помогли. Сколько ни бродила она из конца в конец Пресидио, у маленького пруда близ Дворца пяти искусств и даже вдоль берега залива, легче не становилось. Нет, забыть Алекса она не в силах. Она ловила себя на том, что сутки напролет только и думает о том, чем он занят, в каком настроении, на работе он или в своем домике на Вальехо. Выходило, что ей постоянно надо знать, где находится Алекс. При этом она понимала, что в любом случае не увидит его больше, не коснется, не обнимет. Осознание этого причиняло сильную боль, обострившуюся наконец до такой степени, что ей казалось, будто она окоченела, а взор остекленел.

В День благодарения она сидела у Джона Генри, двигалась словно робот, глаза были отсутствующие и тоскливые.

– Еще индейки, Рафаэлла?

– А? – Она уставилась на него, но вроде и не поняла вопроса.

Одна из горничных стояла рядом, держа блюдо, и безуспешно пыталась привлечь ее внимание, пока это не взял на себя Джон Генри. Праздничный ужин проходил в его спальне, подавали с подносов, чтобы хозяин мог оставаться в постели. Он еще ослаб за последние два месяца.

– Рафаэлла!

– Да! А… Нет… Извини…

Глядя вбок, она мотнула головой, села к нему поближе, чтобы поддержать беседу, но сегодня он явно переутомился. Через полчаса после ужина голова упала на грудь, веки сомкнулись, он издал тихий храп. Сиделка, стоявшая рядом, аккуратно убрала поднос с кровати, сменила ему позу, положив ниже в постели, и дала знак Рафаэлле, что можно уйти. Медленно-медленно пересекла Рафаэлла длинный зал, направилась в свои комнаты, в мыслях ее царил Алекс, и тут она, словно под гипнозом, приблизилась к телефону. Неверный шаг, самой было понятно. Но можно ведь позвонить, наконец, поздравить с Днем благодарения. Что дурного? Да все, если уж она собралась избегать Алекса. Даже звук его голоса, взгляд его глаз, его прикосновение – от всего этого она вновь попадет в сладостные силки, из которых так нелегко было высвободиться. Из чести, из чувства долга она отчаянно старалась это сделать, а теперь, набирая номер его телефона, чувствовала, что старания пошли прахом. Не хотелось ни минуты более оставаться вдали от него. Не могла она. Ну не могла. Сердце часто забилось, когда в трубке раздались гудки. Казалось, миновала вечность, прежде чем он ответил.

– Алло?

Она зажмурилась, услышав Алекса. Облегчение, страдание и возбуждение поглотили ее.

– Да-да. – В первое мгновение он не узнал ее голос, потом от неожиданности словно онемел, потом воскликнул: – О Бог мой!

– Нет, – улыбнулась она мягко. – Всего-навсего я. Звоню, чтобы поздравить тебя с Днем благодарения.

Возникла пауза.

– Спасибо. – Голос звучал напряженно. – Как живешь?

– Я?.. Прекрасно…

И сразу приняла решение высказать ему все. Пусть он передумал, пусть разлюбил ее, пусть завел себе другую. Она должна сказать ему все. Хотя бы напоследок.