— Мы здесь по служебному делу!

— Но и мы по делу, — сказал из-за спины Юрия Юрьевича Борис. — Тоже по служебному… Есть закон о средствах массовой информации, который позволяет снимать все, кроме секретных объектов. И субъектов. Вы — секретные? Тогда не вертитесь перед объективом…

— Немедленно отдайте кассету, — с нехорошим звоном сказал Иван Петрович. — Вы опасно шутите…

— Ва! — Борис бесцеремонно сел на диван и облокотился на поставленный рядом чемоданчик-дипломат. — Не надо пугать. Мы журналисты, а не беспаспортные бродяги…

— Мы сейчас вызовем патруль! — Гле-Гле вытащил из брючного кармана мобильник.

— Патруль — это уже серьезно, — Юрий Юрьевич нацелился объективом на Гле-Гле с телефоном. — Ну, валяйте.

— Я требую последний раз, — выговорил Иван Петрович со зловещим придыханием.

Борис вдруг сказал с зевком:

— Да отдай им, Юра, пусть успокоятся. С этой конторой связываться — сплошной визг получается…

— А как я буду снимать Женю?

— Я взял запасную…

Юрий Юрьевич открыл камеру, достал кассету.

— Возьмите, господа. Только не забудьте вернуть, когда посмотрите. Вещица дорогая.

— Вернут, вернут, — сказал Илья. — Они все возвращают, когда сотрут…

Иван Петрович и Гле-Гле пошли к двери. На пороге Иван Петрович обернулся, сказал Илье:

— Я не уверен, молодой человек, что это наша последняя беседа.

— Я тоже не уверен, — ответил Илья. — Возможно, мы вернемся к вопросу о вашем вторжении в частное жилище. Сделанное, к тому же, обманным путем, через соседку…

Иван Петрович и Гле-Гле бесшумно исчезли.

— Жаль все же кассету, — задумчиво сказал Илья.

— Ха! — откликнулся Борис. Открыл дипломат, вынул такую же камеру, как у Юрия Юрьевича. Из опустевшего дипломата высунул палец — через глазок, незаметный на фоне черной кожи. Пошевелил пальцем, как щенячьим хвостиком. Это было так смешно, что я принялась смеяться неудержимо. Смеялась, смеялась, пока Илья не прикрикнул: «Цыц, мучача!» Тогда мне захотелось плакать. Я достала из дисковода лопнувший чехол дискеты и прижала к груди.

— Давайте глянем, что получилось, — сказал Борис. Они с Ильей тонким проводом подключили камеру к телевизору. Юрий Юрьевич сходил в прихожую и запер дверь.

…Все получилось! Начиная с того момента, как Илья рубанул по дискете! Значит, Борис и Юрий Юрьевич сперва снимали из прихожей, через дверь, тихо и незаметно. Правда, иногда кадр прыгал и метался — не так-то просто снимать камерой, спрятанной в чемодане. Но все было видно и понятно. Как рассказывает Илья о сломанной дискете, как нервничают и грозят те двое, требуя отдать видеокассету…

Я смотрела на экран и всхлипывала. Слезы бежали по щекам и капали с подбородка на руку, которой я гладила опустевшую сломанную дискету, как котенка. Папина же… Пусть ни для чего не годная, все равно сберегу. Положу в книгу вместе с кленовым листом и бумажкой, на которой записан ключ к паролю…

— Ну, хватит, девочка, — шепнул мне Юрий Юрьевич. — Ты молодчина. Иди умойся. Сейчас поедем в редакцию.

— Зачем? — всхлипнула я.

— Надо поговорить, уточнить кое-что…

Мы поехали в «Городские голоса» в старенькой скрипучей «Ладе». Борис вел машину, Илья сидел с ним впереди, а я сзади, с Юрием Юрьевичем, который что-то напевал.

Я спросила у косматого затылка брата:

— Иль, что такое «бобаликона»? Ты брякнул тогда «мучача бобаликона»…

— А! Это значит «глупенькая девочка».

Я шмыгнула носом:

— Хоть бы когда-нибудь что-нибудь хорошее сказал своей единственной сестре.

Он оглянулся, поймал очки. Растянул губы.

— Ладно. Донселла эроика.

— Чего-чего?

— Я говорю: героическая девица…

Был скандал. То есть был специальный репортаж в телевыпуске местных «Новостей», в тот же вечер. Сначала незнакомый нам телеведущий бесстрастным голосом рассказал о странных вещах, творящихся в нашем городе. О том, как в одну из квартир, где живут вдова и дети погибшего несколько лет назад капитана милиции Мезенцева явились двое сотрудников отдела внутренних дел и стали требовать дискету с какими-то материалами. Без ордера на обыск, без всяких полномочий. В квартире были дети капитана Мезенцева — студент-первокурсник и школьница. Чтобы они беспрепятственно открыли дверь, эти сотрудники попросили позвонить соседку.

Соседка Галина Андреевна, похныкивая, оправдывалась с экрана:

— А откуда я что знаю? Пришли, показали какие-то удостоверения. Век живем, век боимся. У меня вот так же деда забрали в тридцать седьмом году, мать рассказывала. Тоже пришли, тоже показали. И помалкивай… А дети очень даже хорошие, культурные, всегда здороваются. Я разве что-то против них имею? Очень славные дети, и мама их тоже… Мне теперь как им в глаза смотреть?

Да, она чувствовала себя не в своей тарелке, и все же ей, кажется, нравилось, что попала в телепередачу.