Шрифт:
Татьяна отвесила ему затрещину. Толик, не дожидаясь своей доли, юркнул в постель.
– Будет он мать дурой звать! Воспитание, тоже мне. Безотцовщина! – в сердцах крикнула Татьяна.
– Неправда, у нас папа есть! – ответил Костя.
– Да? А где твой папа? А?
– Он бы пришел, ты его не пускаешь!
– Это он тебе так сказал? Да?
Костя молчал, сохраняя мужскую тайну, хоть частично ее уже выболтал.
Татьяна налила и выпила холодного чая. Села, посидела, успокаиваясь.
А Костя все не мог угомониться.
– Нашла вместо отца идиота какого-то, – пробурчал он.
– Никого я не нашла! Завтра же сдам! Только он не идиот, а больной! И даже не больной, а с памятью у человека что-то! И ты видел – он доски строгал. Не умеет, а хочет. А вы и умеете, а сроду матери не поможете!
Таня пошла в сарай.
Гоша спал тихим сном, улыбаясь. Быть может, видел какие-то хорошие, в отличие от Татьяны, сны.
Она вернулась в магазин, а там к Михаилу добавился гость незваный: бывший муж Татьяны Валера Абдрыков. Они мирно выпивали, сидя в углу на пластиковых стульях. Татьяну эта картина возмутила:
– На халяву угощаетесь?
– Ты же сама говорила: две бутылки, – напомнил Михаил.
– Так у вас пять уже!
– А это за мой счет! – солидно произнес Абдрыков.
– Да? И где он, твой счет? Деньги – где?
– Свои же люди!
– Ты мне давно не свой! – отрезала Татьяна. – А ты, Михаил, марш! Попросила тебя доброе дело сделать…
Михаил счел за лучшее убраться, не переча.
Абдрыков же остался для родственного разговора, ради которого он и явился среди ночи.
Это был, кстати говоря, довольно приятной внешности мужчина лет сорока. Когда Татьяна, приехав из деревни, познакомилась с ним, влюбилась и вышла за него замуж, он был веселым, энергичным молодым мужиком, умеренно выпивающим и даже, пожалуй, работящим. Правда, работа его увлекала не столько возможностью трудиться и зарабатывать деньги, а куражом. Дело в том, что он работал карщиком, подвозил на станции Чихов-2-товарная грузы к багажным и товарным вагонам. Вагоны ставились под погрузку в два ряда, а меж ними, то есть и меж рельсами, был дощатый помост. Категорически запрещалось ездить по этому помосту, если вагоны стоят только с одной стороны: велик риск свалиться. И сваливались, между прочим, за десять лет погибло двое карщиков: одного придавило тяжеленным кузовом электрокара, наполненным массивными аккумуляторами, другого облило из тех же аккумуляторов кислотой и просто сожгло заживо. Но запрет нарушался, причем с негласного попустительства начальства: вагоны стоят, грузить надо, а с другой стороны не подали – что делать? Вот Абдрыков и крутился, лавируя между столбов, стоящих по центру и держащих крышу, разворачивался, опасно приближаясь к пустому краю, один раз почти съехало колесо, кар накренился… но обошлось, выкарабкался… Валера даже скучал, когда вагоны были с обеих сторон и работа становилась слишком простой – тычься то туда, то сюда меж вагонами, никакого тебе адреналина.
К гадалке ходить не надо, чем это кончилось: опрокинулся-таки Абдрыков в один прекрасный день. Повезло: не придавило и не сожгло. Попортило только слегка щеку и руку, но все быстро зажило, затянулось, остались пятна, которые время от времени чешутся. Абдрыкова перевели в пешие грузчики, что его оскорбило. Он начал неумеренно выпивать.
И однажды, выпивая, рассказывая в сотый раз собутыльникам о важнейшем в своей жизни происшествии, он заключил:
– А ведь я мог бы запросто погибнуть! И не сидел бы сейчас с вами!
И вдруг замер.
Его вдруг поразила эта простейшая мысль. И ведь не впервые он произносил эти слова, но дошло – только сейчас.
– Братцы, – недоуменно сказал он. – А ведь действительно… Ведь на волосок был…
И с этого момента Абдрыков почувствовал себя кем-то вроде воина, вернувшегося живым с поля брани. Он ощутил себя не просто живым, а – выжившим. Он понял, что ему дана величайшая радость.
И всю дальнейшую жизнь с этого дня Валера посвятил бесконечному празднованию своего чудесного спасения. Время от времени где-то работал: копал, грузил, таскал. Татьяна выгнала его пять лет назад. Он не пропал – в Чихове много одиноких женщин, готовых разделить его вечно праздничное настроение. Но на Татьяну досаду затаил. Не мог поверить, что она его разлюбила. Не мог понять, как можно вообще его разлюбить – его, выжившего, уникального…
Вот и сейчас досада клокотала в груди Абдрыкова.
– Деньги, деньги давай! – напомнила Татьяна.
– Ты только о деньгах! Сколько тебя знаю, все о деньгах! – обличил ее Валера.
Татьяна поняла, что спрос с бывшего мужа невелик, а в спор о значении денег в жизни человека вступать она не собиралась. И сказала:
– Ну, иди тогда.
Абдрыков не ушел.
– Один момент, мадам! – сказал он с вызовом. – Ты в моем доме живешь, насколько я помню. А я предупреждал: чужого мужика в доме не потерплю. Хочешь с кем жить – езжай тогда с ним к своим родителям в деревню. Навоз копать. А в моем доме чтобы кто-то… Это оскорбление, между прочим!
– Дурак ты, – сухо ответила Татьяна. – Он не мужик, а просто больной человек. А про дом лучше молчи! Там твои дети! Попробуй только у меня его отнять, я тебя… Лучше даже не пытайся.
– А я судом! Поняла?
– Судом? Ну, судись! Давай! Народ позовем! Я расскажу, какой ты был муж и какой отец!
– Не хуже других! Если я выпивать начал, то из-за тебя!
– Ого! – удивилась новости Татьяна. – Ты ничего не путаешь?
– Не путаю! Относилась бы по-человечески ко мне, не пил бы!
– Да я и относилась-то не по-человечески только из-за этого!
– Ошибаешься! – покачал пальцем Абдрыков.
И у них начался длинный, никчемный и нервный разговор, как это часто водится у бывших супругов. Слушать там нечего. Сразу подойдем к финалу.
– Короче, чтобы духу его не было! – заявил Абдрыков, уходя. – Иначе – в суд!
– Очень испугалась! – крикнула Татьяна.
Она ничуть не испугалась угроз Абдрыкова.
А избавиться от незваного гостя решила и без его подсказки.