Поскольку никто не вызвался добровольно, Ретиф вручил эту книгу мне, потому что знал, что от Марэ помощи не дождется.

— Ты сын священника, Аллан, и ученый. Читай, пока мы не дойдем до важных мест, а я буду повторять эти слова за тобой, что как раз и будет соответствовать закону.

И я читал так, как одно небо знает, ибо ситуация была довольно трудная, читал, пока не дошел до решающих вопросов, тогда я вернул книгу обратно.

— О, — сказал Ретиф, — вот это уже совсем легко. Ну, что ж, Аллан, берешь ли ты эту женщину в жены? Отвечай и впиши свое имя, которое должно остаться на свободном месте в книге.

Я выполнил это и вопрос был повторен Мари, которая проделала то же.

— Что ж, тогда все в порядке, — сказал Ретиф, — потому что мне было бы трудно со всеми этими молитвами, которые я, не чувствуя себя вполне священником, может быть, и не сказал бы. О, а об этом я совсем забыл. Есть ли у тебя кольцо?

Я снял с пальца кольцо моей матери, — я думаю, что оно служило такой же цели и на свадьбе ее бабушки, — надел этот тоненький маленький золотой обруч на палец правой руки Мари…

Я еще ношу это кольцо и сейчас…

— Здесь нужно было бы новое, — пробормотала фру Принслоо.

— Помолчите, тетушка, — сказал Ретиф, — что, может быть здесь, в вельде, имеется где-нибудь ювелирная лавка? Кольцо и есть кольцо, даже если его сняли с лошадиных удил. Что ж, теперь, я думаю, уже совсем все. Нет-нет, подождите минуту, я намерен сказать вам свою собственную молитву, не из этой вот книги, которая так плохо напечатана, что я не могу ее читать… Становитесь на колени, вы, оба, остальные могут стоять, потому что трава сырая.

Сразу вспомнив о новом платье Мари, фру вытащила свой фартук из вместительного кармана и подсунула эту грязную тряпку под колени Мари. Затем Питер Ретиф, бросив на землю книгу, сжал кулаки и произнес простую, бесхитростную молитву, которая, как ни странно, до последнего слова запечатлелась в моей памяти. Рождаясь не на печатных страницах, а в его честном, верующем сердце, она была очень трогательная и торжественна…

— О, Бог над нами. Кто видит все и пребывает с нами, когда мы рождаемся, когда мы умираем и когда исполняем свой долг во все времена потом, на небесах, слушай нашу молитву. Я молю Тебя благословить этого мужчину и эту женщину, которые предстали перед Тобою, чтобы сочетаться браком. Сделай их любовь друг к другу верной на всю их жизнь, будь она длинной или короткой, будь они больными или здоровыми, будь они счастливы или печальны, будь они богаты или бедны. Дай им детей, верных Твоему слову, дай им честное имя и уважение всех, кто знает их, и, наконец, дай им Твое Спасение через кровь Иисуса Спасителя. Если они будут вместе, разреши им радоваться друг другом. Если они будут жить врозь, не позволяй им забывать друг друга. Если один из них умрет, а другой останется жить, пусть оставшийся ждет день воссоединения и склоняет голову перед Твоей Волей, зная, что тот, кто умер, находится в Твоей Руке… О, Ты, Кто знает все, веди жизни этих двух согласно Твоей вечной цели и учи их быть уверенными в том, что Ты, чтобы Ты ни делал, делаешь все к лучшему. К Тебе, вечный Творец, Кто желает добра Твоим детям, а не зла, дать им это добро, если они будут верить в Тебя и днем и ночью. Теперь пусть никто не осмелится разлучить тех, кого Ты соединил вместе, о, Всемогущий Бог, Отец нас всех! Аминь!

Так он молился и вся собравшаяся компания повторила «аминь» от всего сердца. Все, за исключением одного, так как Анри Марэ повернулся к нам спиной и отошел в сторону.

— Так, — сказал Ретиф, вытирая лоб рукавом куртки, — вы — последняя пара, которую я сочетаю браком. Эта работа слишком трудна для неспециалиста, у которого плохое зрение для печатного слова. Теперь поцелуйте друг друга, это как раз подходящее дело.

И мы поцеловались, а сходка приветствовала это одобрительными возгласами.

— Аллан, — продолжал комендант, вытаскивая похожие на луковицу серебряные часы, — до нашего отъезда как раз полчаса, а фру Принслоо говорит, что она приготовила для вас свадебное угощение, вон там, в палатке, так что вам лучше всего пойти и съесть его.

И мы пошли в палатку, где нашли простое, но обильное угощение, которому мы и отдали честь, угощая друг друга, как это принято у новобрачных. Многие буры заглядывали сюда и пили за наше здоровье, хотя фру Принслоо и говорила им, что было бы более прилично оставить нас наедине. А Анри Марэ не пришел и не выпил за наше здоровье…

Таким образом и прошли полчаса, прошли чересчур быстро, и ни единого слова мы не смогли произнести наедине. Наконец в отчаянии, видя, что Ханс уже ожидает с лошадьми, я оттянул Мари в сторону, показав жестом всем остальным, чтобы они отвернулись.

— Дорогая жена, — сказал я срывающимся голосом, — это очень странное начало нашей супружеской жизни, но ведь ты сама видишь, что помочь этому нельзя.

— Нет, Аллан, этому помочь нельзя, но… О, я хотела бы, чтобы мое сердце не болело во время твоего путешествия. Я боюсь коварства Дингаана и, если что-нибудь случится с тобой, я умру от горя.

— А почему что-нибудь должно случиться, Мари? Мы — сильная и хорошо вооруженная группа, а ведь Дингаан расположен к нам миролюбиво…

— Я не знаю, супруг мой, но говорят, что Эрнан Перейра находится у зулусов, а ведь он ненавидит тебя…

— Тогда ему лучше позаботиться о своих манерах, а то он недолго будет ненавидеть кого бы то ни было, — ответил я мрачно, ибо моя ярость буквально закипела при одной только мысли об этом человеке и его коварстве.

— Ору Принслоо, — обратился я к старой даме, находившейся рядом, — будьте добры выслушать меня. И ты, Мари, слушай тоже. Если я случайно услышу что-либо, угрожающее твоей безопасности, я пришлю тебе сообщение об этом с кем-нибудь, кому ты можешь верить и с которым ты сможешь переехать куда-либо и спрятаться, обещай мне, что ты подчинишься этому без лишних разговоров.