Да, тогда заразились многие, у мнемотехников было полно работы, даже из Ордена подмогу вызывали…

Откуда появляются «Голубые огоньки» и кто пишет транслируемые ими программы, доподлинно известно не было. Болтали о психотронном излучении, о возникших в Пятизонье паразитических наноорганизмах, поражающих мозг.

Ну а я, как практик, знал одно — если отвернуться в первый момент и не поддаться его зову, всё будет нормально.

Потрескивание за моей спиной звучало уютно, хотелось повернуться и посмотреть, что издаёт этот звук. Голубоватые отсветы помаргивали, словно норовили пробраться под веки, залезть в мозг.

Но я стоял, как скала.

И только когда потрескивание сменилось разочарованным шуршанием, а затем и вовсе затихло, я отнял руки от глаз.

— Поднимите мне веки, типа того, — сказал я, очень осторожно поворачиваясь.

Никаких следов «Голубой огонёк» не оставил, но вынудил меня окончательно поверить в то, что я нахожусь в странном месте, где ловушки встречаются много чаще, чем им положено. Хотя, если разобраться, то весь Сосновый Бор — особенное пространство, именно на него приходится три четверти необычных, даже по меркам Пятизонья, происшествий.

Дальше я двигался, удвоив бдительность, внимательно сканируя пространство вокруг себя.

Начало темнеть, когда я вышел к останкам бронезавра — давно запеленгованный мной чугунок выглядел, словно банка консервов, вскрытая с помощью топора, а затем брошенная в костёр; торчали зубцы и заусенцы закопчённого металла, из развороченного чрева тянуло гарью и жжёным пластиком.

Что могло так изуродовать могучего биомеха, я не представлял.

Судя по тому, что внутри железной туши не наблюдалось движения, его собственные скорги-симбионты погибли, а дикие, обитающие в Сосновом Бору, сюда ещё не добрались.

— О поле, поле, кто ж тебя усеял мёртвыми костями? — вопросил я, оглядывая окрестности.

Радар показал, что к югу торчат ещё два холмика из металла — скорее всего, такие же раскромсанные бронезавры. А вот на северо-западе я заметил нечто расплывчатое, мерцающее, то появляющееся, то исчезающее.

И мой маршрут вёл прямиком к этой штуковине.

Пройдя сотню метров, я остановился — в ложбине меж двух поросших автонами бугров виднелся свет, не оранжево-багровый, какой даёт пламя костра, не холодный электрический и не агрессивное свечение «Голубого огонька», а какой-то призрачный, колышущийся, будто живой.

Мне пришла в голову мысль о громадном цветке с лепестками из огня, что покачивается на ветру.

— Неужели глюки? — спросил я, хмурясь, поправил «Шторм» и двинулся дальше.

Я не я буду, если не гляну, что там такое — ну, хотя бы одним глазком.

Когда ложбина открылась полностью, я вновь замер — поднимаясь над снегом метра на три, выбрасывая в стороны искры, медленно вращался полупрозрачный вихрь из серебристо-синего света, очень похожий на торнадо, которые отмечают входы в гиперпространственные тоннели.

Он и вправду колыхался, немножко плавал из стороны в сторону, и при взгляде на него перед глазами начинало двоиться.

— И что это за фигня такая? — вопросил я, отводя взгляд и анализируя поступающие с имплантов данные.

Увы, но на этот раз ничего определённого выяснить не удалось — слабые и нерегулярные всплески электромагнитного излучения, отмеченные ещё издалека, и на этом — всё.

Никакого тепла, никакой жизни, только свет.

Главный принцип выживания в Пятизонье звучит так — увидел нечто непонятное, побыстрее делай ноги. Те рисковые парни, что ему не следуют, обычно не могут похвастаться длинной биографией.

Сколько их было? И сколько ещё будет…

Но тут я сам почему-то задержался — то ли слишком красивым показалось необычное явление, то ли эта дрянь как-то повлияла на мозг, заставила меня расслабиться и забыть об опасности. Даже сделал несколько шагов к светящемуся вихрю, ощутил идущее от него тёплое дуновение, подумал о том, что всё, пора драпать отсюда ко всем чертям.

А в следующий момент призрачный свет плясал и вокруг, и внутри меня.

Меня бросало и кидало на переливающихся струях, и это было одновременно приятно и мерзко, и ещё напоминало те ощущения, что испытываешь, проходя через гипертоннель. Только здесь я никуда не перемещался, почему-то сохранял сознание и даже мог видеть, что происходило вокруг — снежинки, летящие сверху, с тёмного неба, отсветы на сугробах.

И пляшущую на них тень… мою тень?

Вихрь выплюнул меня небрежно, как ребёнок косточку от вишни. Я не удержался на ногах и плюхнулся задницей в сугроб. Свет исчез, погас без следа, точно его не было. Зато на том месте, где он только что горел, появилась мужская фигура. Некто высокий, тощий сделал шаг, и под его ногами заскрипел снег.

— Эй, ты кто?! — воскликнул я, вскидывая «Шторм».

Как бы паршиво я себя ни чувствовал и что бы со мной ни творилось, я всегда помню, что человек, которого ты встречаешь в Пятизонье, с вероятностью примерно в девяносто процентов — враг.