— Фрося!

— А ты не видишь? — о Ларино плечо ударился снежок.

— Ах, так! Ну, погоди!

В ту же минуту весь Фросин полушубок был залеплен снежками.

— Хватит. Ну хватит, Лариса. Я на минутку. Хотела тебе сказать…

— Ушёл? — догадалась Лара.

— Ага. Нынче в ночь. Там и два Ивана, и Синицыны…

«Свет, свет, свет…» — вызванивала синица.

И в душе у девочки пело по-синичьи: свет, свет! Как бы ни было трудно, свет победит тьму, победит свет!

Прошло больше года. Опять наступила весна, вторая весна с тех пор, как дядя Родион стал печенёвским старостой. Тогда ему казалось, что война кончилась: деревней завладели немцы и надо к ним приноравливаться, надо думать о себе.

Но теперь он видел, что война не кончилась, она стала войной народа. В партизаны уходили и девушки и старики.

Как они не боялись? Этого он не мог понять. Сам он жил между двух огней, в вечном страхе. Не донесёшь — немцы узнают, казнят. Но если партизаны узнают, что он донёс, — партизаны его не помилуют.

Весной разнёсся слух, что в деревне, где-то неподалёку, партизаны застрелили предателя-старосту. Дядя Родион стал ходить по улицам оглядываясь. Его пугала собственная тень.

Ночью он вскакивал с постели.

— Даша! У нас под окнами кто-то ходит.

— Ничего не слыхать. Приснилось тебе.

— Слышь, ставень дёрнули: меня выглядают. Но я никого не выдал. Петька Кондруненко приходил повидаться с матерью. В немецкую форму переоделся, наглец. Я виду не подал, что узнал Петьку. На всё глаза закрываю. За что же меня казнить?

— Да ты совсем хворый, Родя! Что мне делать с тобой!

Тётя Дарья отправилась в церковь в Неведро, поставила свечу перед иконой Николая-угодника, заказала молебен за здравие болящего раба божьего Родиона. Но и молебен не помог.

И тогда тётя Дарья решилась на последнее средство. Насыпала в кулёчек муки и впервые за два года пошла навестить свекровь.

Она нарочно выбрала время, когда мужа не было дома: печенёвский староста с утра уехал в Тимоново — решил обновить велосипед, запрятанный в сарае в начале войны.

— Здравствуйте! — с порога нежно пропела тётя Дарья. — Думаю, надо бы заглянуть к родным. А вы всё по-городскому желаете жить — с цветочками.

Она понюхала стоявший в консервной банке букетик подснежников.

— Как пахнут! Ну прямо мёд. И где же ты эти первоцветики насобирала?

Лара, не отвечая ни слова, отошла в угол. Пришлось вести разговор бабушке.

— Не взыщи, невестушка, угощать тебя нечем.

— Ничего не надо. Я, слава богу, не голодна.

— Знать, сыто живёте?

— Помаленечку. И свой хлеб имеем, и Родя с походной кухни то каши, то ведёрко супу принесёт. Опять же мясца принёс, когда колол для немцев коров в Тимонове.

— Он и шкуру хотел стащить, — послышалось из угла, — да немец заметил и закричал: «Отдафай корофья шкура! Не отдафаешь, твоя шкура будем снимать».

Это звучало явным вызовом, но тёте Дарье было невыгодно ссориться.

— Мало ли по деревне сплетен! Я к вам пришла по-родному, мучки вам принесла. Только уж ты, свекровушка, меня выручи. Ты всякие травы знаешь, ещё в старое время колдовкой слыла.

— Кого же надо тебе заколдовать? — усмехнулась бабушка.

Тётя Дарья подвинулась ближе и стала совать бабушке в руки кулёк.

— Вылечи Родю, пожалей сына. Сохнет ведь человек.

Тёмные Ларины глаза с тревогой смотрели из угла на бабушку. Неужели она согласится лечить этого немецкого прихвостня? Какой он ей сын? Он бросил её сам.

— Нет у меня такой травы. — Бабушка отодвинула от себя кулёчек.

Лара облегчённо вздохнула.

— Побойся бога, свекровушка! Ежели мать откажет, кто будет его лечить…

— Пущай сам себя лечит. От нечистой совести травы у меня нет.

Но, видно, не легко дались бабушке эти слова. Шить в этот вечер она уже не могла. Сказала, что плохо видит, в глазах потемнело. Бабушкины пальцы всё ещё беспокойно двигались по лавке, всё будто отталкивали от себя кулёчек. А кулёчка-то не было. Тётя Дарья унесла его домой.

Лара не знала, чем угодить бабушке.

— Баб, отдыхай. Я всё приберу сама и помою пол. Воду можно было набрать здесь, на усадьбе, в пруду. Он кишел лягушками, которые по-весеннему урчали, высовывая плоские головы из воды.

Взобравшись на мостки, Митя бросал в лягушек камешки.

— Нашёл забаву! Лучше попросил бы отца тебя на велосипеде покатать.

У крыльца дядиного дома стоял забрызганный грязью велосипед. Значит, хозяин вернулся домой.

— Он сегодня сердитый, — пожаловался Митя. — Меня во двор выгнал, чтоб я не слушал, про что они с мамкой говорят.