Федерико хлопотал, как беспокойная наседка, пытаясь найти нам лошадей на последний отрезок пути в Пусак. Казалось, его совсем не волновало то, что придется за один день проделать тот же путь через высокий перевал в Леймебамбу. Когда он, наконец, собрал свои скудные пожитки, я поняла, как мне будет не хватать его компании. Если бы мы могли вернуться с ним! Но его ждали родители и урожай. На окраине города он обернулся, помахал нам в последний раз и постепенно исчез из виду.

Пусак. Ротанговые корзины, набитые хлебом недельной давности. Сандалии из проколотых автомобильных шин. Голубые пластиковые навесы, истрепанные и выгоревшие на солнце до цвета человеческой кожи. Шесть крошечных магазинчиков, торгующих одним и тем же набором всякой всячины. Над центральной площадью, где деревенские мальчишки играли в футбол, висела пылевая завеса. На углу сидела старуха и торговала гнилыми бананами со сломанной тележки. Я выпила бутылку теплой колы, вспоминая вчерашний ледяной ветер и окоченевшие пальцы.

Машина, которая должна была отвезти нас обратно в Леймебамбу, куда-то запропастилась. Футбольный матч прекратился, и обе команды сели и принялись глазеть на новоприбывших чужестранцев. Я съела дюжину черных бананов. Машина так и не появилась. Я смотрела, как размякшая банановая кожура гниет прямо на глазах на плавящемся тротуаре. Футболисты не сводили с меня глаз.

В восемь часов взошла луна, и мальчишки разошлись по домам. Мы остались сидеть на пустом тротуаре. Идти нам было некуда. Хозяйка тележки продала нам последнюю связку бананов, а потом неожиданно пригласила переночевать на полу своей крошечной лавки за углом площади.

Ее звали мамита Тереза. Она была добродушной и словоохотливой; в ее угольно-черных волосах виднелась одна белая прядь, как у скунса. Двадцать лет назад муж ушел от нее к другой женщине, и она так и не нашла ему замену.

Она жила одна на крошечном чердаке над лавкой; потолок там был таким низким, что необходимость нагибаться годами превратила ее спину в вопросительный знак. У нее было четверо детей, и все уехали из Пусака в поисках заработка. Иногда они звонили, гордо сообщила она, по единственному в Пусаке телефону. К тому времени, как почтовая служащая успевала добежать до ее дома, об этом уже знал весь город.

Хотя электричества в Пусаке не было (оно появится лишь через несколько лет), у мамиты Терезы, как и у большинства местных жителей, был маленький телевизор. Он работал от автомобильного аккумулятора, который можно было зарядить через улицу за немаленькую плату – двадцать один банан. Зачем покупать телевизор, если у тебя нет даже керосиновой лампы, нормального туалета, холодильника? По той же причине, ответила мамита, по которой она каждое утро выходила с тележкой на городскую площадь, что находилась всего в двадцати футах от ее лавки. Это был ее пропуск в деревенскую жизнь; только так у нее появлялась пища для размышлений, наблюдений и разговоров. Телевизор давал возможность оказаться за пределами крошечного городка, в загадочном краю факсов и реактивных самолетов, пеликанов и полярных медведей.

На полках в ее лавке красовались несколько старых манго, пыльные пивные бутылки и унылые овощи с увядшей ботвой. Почти весь съедобный товар успели попробовать крысы и тараканы, но пол сиял безупречной чистотой. И – о чудо! – в углу комнаты стояла большая цементная ванна. Без промедлений я залезла в нее и скрючилась под краном, смывая грязь и пот, накопившиеся за несколько дней. В ванне плавали пивные бутылки. Я раздавила коленом что-то мягкое, оказавшееся гнилой морковкой. Задув свечи, я взяла пива и бананов и пошла спать.

Мамита Тереза тихонько потянула за мой спальник. Пять тридцать утра. У двери нас ждала развалюха, которой было не меньше двадцати лет от роду. Свернувшись калачиком вокруг переключателя передач, на сиденье лежал сморщенный старичок и громко храпел.

Его звали Сантьяго. Я с недоверием осмотрела его транспортное средство. Шины были гладкими, как попка младенца, а запаски еще хуже. Настоящая машина смерти, особенно на узких и извилистых горных дорогах. Но Сантьяго заверил нас, что волноваться не о чем. Похлопал по рулевому колесу, и то задергалось, как расшатавшийся зуб.

– Машина крепкая, как скала, – сказал он. Она даже лучше, чем та, на которой он хотел поехать сначала, но у нее треснуло ветровое стекло в Леймебамбе – поэтому он и задержался.

Перед отъездом мамита Тереза предложила нам купить кое-что – апельсины, мешок орешков. и резную каменную статуэтку. Многие иностранцы приезжают в Пусак за антиквариатом, сообщила она с заговорщической улыбкой. Конечно, если нам нужны мумии или керамика, нужно сделать предварительный заказ у грабителей, и те пойдут и достанут все, что нужно. Добродушная малютка Тереза оказалась посредницей у местной мафии, промышлявшей торговлей древностями. Это было похоже на то, как если бы соседкая бабуля, угощавшая детишек печеньем, оказалась владелицей подпольного борделя.

Я отказалась от нелегального антиквариата, но все же записала номер местного почтового отделения. Тереза была к нам добра. Мне хотелось позвонить ей издалека, чтобы служащая почты побежала за ней к ее дому и весь город узнал бы об этом.

Сантьяго оказался не просто водителем – он был единственной связью с цивилизацией для отдаленных деревень, где не было телефона и дорог. Для них он был и телефонистом, и поставщиком – почти с каждым водителем, встреченным на дороге, у него были какие-то свои дела. Он часто останавливался и заключал торопливые сделки: несколько ящиков манго за то, чтобы отвезти в город две связки сена; пригоршню авокадо в благодарность за то, что однажды помог вытащить застрявший фургон из грязи. Он хранил в памяти все долги и договоренности, а также подробные сведения о каждом крестьянине в округе, его семье и урожае, жизненной позиции, политических взглядах и связанных с ним скандалах. И он хорошо знал дорогу.