Говорят, во время войны трасса № 1 была очень опасной: снайперы, мины, засады, — в общем, все прелести партизанской войны. Не думаю, что сейчас здесь намного безопаснее. Если ведешь машину в дельте Меконга, прежде всего надо привыкнуть к постоянным гудкам. Гудок означает: «Продолжай делать то, что делаешь, ничего не меняй, не совершай резких движений, и, возможно, все обой­дется». Гудок не означает: «Поезжай медленнее», или «Стой», или «Держи вправо», или «Дорогу!» Если на трассе № 1, услышав сигнал у себя за спиной, вы попробуете сделать что-то из вышеперечисленного, даже если вы просто замешкаетесь на секунду, задумаетесь, позволите себе оглянуться назад, — тут же окажетесь в пылающей куче искореженного металла на обочине. Гудок просто означает: «Я здесь!»

А сегодня на трассе полно народу, и все эти люди, как и мы, мчатся по двухполосной дороге и сигналят как сумасшедшие. Цистерна с водой скорости не сбавляет. Она все ближе и ближе. Я уже различаю на капоте логотип российской фирмы-изготовителя. Наш водитель по-прежнему жмет на газ и тоже не думает снижать скорость. Мы как раз посередине шоссе, в зоне обгона, если бы они тут вообще знали, что это такое. Справа у нас — непрерывный ряд автомобилей, следующих в том же направлении, что и мы, и между ними нет никакого зазора, куда мы могли бы нырнуть; слева — нескончаемый поток встречных машин, а промежутки между рядами с обеих сторон забиты велосипедами, мотоциклами и скутерами, и все они нагружены корзинами с едой, моторчиками для стиральных машин, мешками удобрений, квохчущими курами, дровами, членами семей водителей. Так что, даже если бы наш водитель вдруг в последнюю минуту решил изменить направление, перейти на другую полосу, не участвовать больше в этих тараканьих бегах на сумасшедшей скорости, даже вообще съехать на обочину, чтобы избежать столкновения, то это было бы невозможно, никак невозможно!

Теперь мы уже совсем близко, я могу рассмотреть водителя цистерны, вижу, какого цвета у него рубашка, вижу пачку сигарет «555» у него на приборном щитке. И когда наши бамперы вот-вот должны соприкоснуться, а все мы — превратиться в лужу тормозной жидкости и крови и кучу осколков разбитого стекла и костей, вдруг, как будто спе­циально для нас, между двумя машинами справа открывается зазор — словно какой-то сатанинский транспортный хор дает нам возможность вовремя вступить, — и вот мы уже чинно едем в ряду других машин. Автоцистерна просвистывает мимо в каком-то сантиметре от нас, и возникает этот специфический эффект: спадает напряжение, резко выдыхаешь, — так бывает, когда проходит наконец последний вагон встречного поезда. Филипп ошалело смотрит на меня, трясет головой и спрашивает: «Мы еще живы? А… а мне показалось, что эта цистерна проехала буквально сквозь нас». И он не шутит.

Мы проделываем это каждые несколько минут — виляем в сторону, чтобы проскочить. Мы путешествуем по всем полосам шоссе, мчимся прямо на машины и грузовики, несущиеся навстречу. Завывают сирены, с обеих сторон колышется море фермеров, старушек, детей на утлых велосипедах, а время от времени возникают дополнительные препятствия, например телега, запряженная волами.

Опять. Опять и опять. На этот раз машина похожа на военный грузовик: кабина цвета хаки, в кузове стоят солдаты в рабочей одежде. Они едут прямо на нас и не думают тормозить. Наш водитель, кажется, тоже не очень обеспокоен. Он мило беседует с Линем, у которого тоже вполне беззаботный вид. Похоже, они вообще не обращают внимания на то, что сулит нам неминуемую смерть в ближайшие секунды. Нет, водитель, конечно, сигналит. Он всецело полагается на гудок, как будто гудок — это волшебная палочка, с помощью которой можно изменить законы физики. Нога его все еще жмет на газ, мотор работает на всю катушку. Филипп сжимает кулаки так, что белеют костяшки пальцев; в зеркальце вижу расширенные от ужаса глаза оператора Криса. Вся западная фракция нашего экипажа разом задерживает дыхание, ожидая рокового удара, все вспоминают о родных и близких, готовятся к тому, что сейчас переднее ветровое стекло рассыплется на мелкие оскол­ки… Но опять каким-то образом мы оказываемся в безопасности, две машины на миг соприкасаются, сдирая краску друг у друга с боков, и разбегаются в разные стороны. И вот мы снова едем по центральной полосе и дико сигналим передней машине, которая еле тащится — всего каких-то 120 км/час.

Видимо, наш водитель всерьез верит, что его машину окружает некая защитная оболочка, и мы тоже начинаем в это верить. Другого объяснения нашим чудесным спасениям нет. Нам снова и снова удается избежать столкновений, это происходит с такой регулярностью, что, проведя час на этой дороге, мы даже проникаемся мыслью о собственной непобедимости. Возможно, и правда какой-нибудь вьетнамский амулет охраняет нас и не дает нам впилиться в лоб другой машине. А ведь мы едем на старой колымаге советского производства, и педаль газа, когда водитель на нее нажимает, просто лежит на полу, и благодаря эффекту допплеровского резонанса гудок плачет, как младенец: «У-у-у-а-а-а!», и кажется, что это нас ударной волной сейчас отнесло в сторону, к семейному велосипеду на четверых. Несколько раз мы оказывались настолько близко к пешеходу или велосипедисту, что я был уверен, что мы их задели. Мы бы давно уже крикнули водителю, чтобы ехал потише, а то и попытались бы силой отнять у него руль (ясно же, что он сумасшедший и хочет нас всех угробить), если бы нас не парализовал страх, если бы каждую секунду мы не были уверены, что стоит нам заговорить, тем более отвлечь водителя на долю секунды, — и мы немедленно погибнем.

В конце концов нервотрепка сменилась слепой верой: мы либо изо всех сил старались не замечать того, что происходит за тонкими перегородками из металла и стекла, либо истерически молились, либо просто сидели, оцепенев от страха и нервного напряжения.

Кантхо — город малоэтажных домов в колониальном стиле. Его проектировали французы. Мы остановились в отеле «Виктория», одной из роскошных, построенных иностранцами гостиниц, которых становится все больше во Вьетнаме. Отель красивый, представительный, с просторным холлом, белыми стенами, полом из черно-белого мрамора, бассейном, лодочной станцией на берегу Меконга, комнатами, отделанными тиковым и красным деревом, удобными широкими кроватями и спутниковым телевидением. Здесь есть бизнес-центр, косметический и массажный салоны, очень приличный ресторан с баром, и… зенитная батарея неподалеку, на улице. Когда мы проезжаем окопы, Линь напоминает операторам: «Не снимать, пожалуйста».

Заселившись в гостиницу, я сразу заказываю себе манговый дайкири. Боже мой, как хорошо оказаться в хорошем отеле после того, как ты только что чудом избежал смерти, да не один раз! Я сразу же отправляю свою пропахшую страхом и потом одежду в стирку, заказываю получасовой массаж и угощаюсь традиционным вьетнамским завтраком — сэндвичи с цыпленком, беконом, салатом и помидорами. Филипп, переодевшись в махровый халат с вышитым логотипом гостиницы, отправляется в бассейн. Очень скоро я лежу на массажном столе, умащенный оливковым маслом, погруженный в полудрему, а крошечная вьетнамская девушка работает над моей спиной. Теперь я уже не так остро чувствую, насколько мне повезло, что я до сих пор жив.

А еще я размышляю о том, что в Азии, должно быть, очень нередки случаи половой дисфункции. Другого объяснения некоторым вещам я просто не нахожу. Любой пищевой продукт здесь ценится прежде всего за его способность влиять на потенцию. Если официант или приятель из местных убеждает вас съесть то, что пару недель назад вам не пришло бы в голову даже поднести ко рту, то, скорее всего, это блюдо «прибавит вам мужской силы». Только от отчаяния человек может пойти на то, на что идут, например, китайцы «в медицинских целях». Вот о чем вам следует напомнить своим друзьям, приверженцам течения «Нью эйдж», помешанным на комплексной медицине и «китайских альтернативных методах лечения». Говорят, в Китае есть солнечные медведи [36] , из которых выкачивают желчь и разливают по маленьким бутылочкам. А рог носорога? А медвежьи клыки? А ласточкины гнезда? А утиные зародыши? Надо быть очень сильно озабоченным своим пенисом, чтобы равнодушно смотреть, как мучают маленького симпатичного солнечного медведя.