— Скажи мне, Костя, — начал он. — Я тут недавно спорил с этим болваном Молотовым, кто у нас лучший психиатр в Советском Союзе. Ты же умный мужик — кто, на твой взгляд?

Куйбышев не знал, что на это ответить, так как этот вопрос с самых разных точек зрения мог оказаться роковой ловушкой. Абсолютно невинная болтовня о щенках или мандолинах со Сталиным могла привести к обвинению в государственной измене, ибо генеральный секретарь был подобен змее, таящейся в свернутом шланге. Поэтому, оказавшись в безвыходной ситуации, он решил сказать правду.

— Никто, товарищ генеральный секретарь, — ответил Куйбышев. — Как вы наверняка помните, товарищ генеральный секретарь, в 1932 году на съезде Академии наук, который проходил под вашим умелым руководством, было принято решение, что причиной психических нарушений является отчуждение рабочего класса от остальной части общества, и так как Советский Союз представляет собой идеальное общество, существующее в соответствии с принципами марксизма-ленинизма, в котором средства производства принадлежат рабочим, у нас не может быть никакого отчуждения, а следовательно, и психических нарушений. Если бы в Советском Союзе существовали психические нарушения, это свидетельствовало бы о том, что он не является идеальным обществом, что не соответствует действительности. Трудящиеся живут в идеальной гармонии в процветающем Советском Союзе, который создали вы, товарищ Сталин, следуя всепобеждающему учению товарища Ленина, поэтому у нас нигде и никогда не может быть никаких психических нарушений. Поэтому психическими нарушениями могут страдать только лодыри и саботажники, которых следует расстреливать или сажать в тюрьму. — Куйбышев сделал паузу, чтобы оценить реакцию Сталина. Тот, казалось, погрузился в глубокое раздумье, поэтому он решил продолжить: — На самом деле я думаю, товарищ генеральный секретарь, что психические нарушения могут наблюдаться лишь у того, кто находится в стороне от блаженства трудящихся, у какого-нибудь кулака-кровопийцы или буржуазного интеллигента, поддерживавшего Керенского…

Куйбышев очень гордился этим уточнением, только что пришедшим ему в голову. Такое нельзя было говорить в присутствии свидетеля, так как таким образом ты мог показаться умнее Сталина, что было прямым путем в ГУЛАГ, однако, если рядом никого не было, подобные высказывания поощрялись, потому что впоследствии Сталин мог выдавать их за свои собственные мысли.

— К тому же психиатрия является еврейской выдумкой, — продолжил министр здравоохранения, — а мы знаем, что этой братии нельзя доверять. Поэтому в 1933 году мы отправили всех психиатров в Сибирь на лесоповал, где, кстати, после их прибытия добыча леса сократилась на тридцать пять процентов.

— Так кто же лучше всех? — повторил Сталин. — Из тех, кто еще жив.

Куйбышев задумался.

— Никого не осталось, товарищ генеральный секретарь; раз они были сосланы в 33-м, значит, все уже умерли. — И тут ему пришла в голову мысль. — А, нет, постойте-ка… есть один Новгерод Мандельштим, он в 36-м со всей семьей вернулся из Соединенных Штатов после издания новой конституции. Мы их арестовали за саботаж только в начале этого года, так что, думаю, они еще живы.

Куйбышев замер в ожидании. И наконец генеральный секретарь открыл рот.

— Если он жив, приведите его ко мне, — распорядился Сталин.

Далеко на востоке ранним утром Новгерод Мандельштим неумело пытался повалить дерево в сибирской тайге. Он стоял в глубоком снегу, доходящем до колен и просачивавшемся внутрь через тонкую мешковину его штанов. Он уже не сомневался в том, что лишится пальцев ног. А когда он увидел приближающихся охранников НКВД, то подумал, что может лишиться и большего.

Однако, к его удивлению, те повели себя относительно вежливо и даже не стали долго его бить. Внизу на дороге их ждала машина с включенным двигателем и печкой. Его зашвырнули на заднее сиденье, и он впервые за полгода согрелся. С визгом промерзших тормозов машина рванула вперед и трясясь помчалась по лесным дорогам, пока через час они не выехали на узкое мощеное шоссе.

Справа от себя Новгерод Мандельштим увидел заключенных, которые голыми кровоточащими руками засыпали промоины камнями. Кое-кто поднимал голову, чтобы взглянуть на высокопоставленную фигуру в машине, и с изумлением натыкался на смущенный взгляд подобного себе.

Они ехали по узкой черной дороге еще часа два, пока не добрались до какого-то поста с эмблемой НКВД над воротами. Машина, не сбавляя скорости, проскочила через ворота, едва солдаты успели их открыть. Теперь перед ними расстилалась длинная и узкая просека, исчезавшая вдали в ледяной дымке. Но что было удивительнее всего, так это то, что на промерзшей траве стоял трехмоторный самолет с красными звездами на блестящих серебристых рифленых боках и с медленно вращающимися пропеллерами, чтобы те не замерзли.

И тогда Новгерод Мандельштам понял, что по крайней мере сразу его не убьют.

Его посадили в пустой самолет, разместив напротив двух неумолимых охранников. Новгерод про себя отметил, что оба они были в чине капитанов НКВД. С каждой минутой все становилось необъяснимее и необъяснимее, и Новгерод подумал, не сошел ли он с ума и не является ли все это затяжной галлюцинацией. Впрочем, все казалось вполне реальным, но, с другой стороны, и галлюцинации кажутся больному реальностью.

Слабое жужжание моторов сменилось оглушительным ревом, самолет, подпрыгивая, двинулся с места и начал разгоняться по тундре, пока наконец, чихнув, не поднялся в воздух. Чем выше поднимался самолет, тем больше лагерей мог видеть Мандельштам в иллюминатор — белыми проплешинами они покрывали всю тайгу, как нервная алопеция темно-зеленую бороду.

Почта весь остаток дня они летели на запад. К тому времени, когда звук двигателей снова изменился и "Ил" начал снижаться, уже стемнело. Психиатр проснулся и снова выглянул в иллюминатор. Снизу кособоко наплывала Москва! Он отчетливо видел Кремль и Красную площадь с ярко освещенным Мавзолеем Ленина, отбрасывавшим на город длинные черные тени.

Они приземлились в аэропорту "Шереметьево", где на гудроновом покрытии их уже ждала еще одна машина с тикающим, как бомба, двигателем и белым дымком, струившимся из выхлопной трубы. К этому моменту Новгерод Мандельштам уже понял, гуда или, по крайней мере, к колу его везут: на свете существовал лишь один человек, способный на такие чудеса. В этой стране и на картофелину-то никто не мог наложить руку, не то чтобы получить в свое распоряжение самолет! Так вот откуда все эти капитаны НКВД, машины, самолеты и главное — целеустремленность: двигатели работают, охранники наготове, — и это в стране, где все делается еле-еле, словно в летаргии, если делается вообще. Значит, это ОН.