Стихотворения
вернуться

Джойс Джеймс
Шрифт:

XXXVI (пер. Е. Кругликова, 2001)

Я армию слышу, идущую по земле, И грохот копыт лошадей, у которых в мыле бока: Над ними застыли всадники в черной броне — Надменные, с жесткой уздой и кнутами в руках. В ночи раздается воинственный их призыв: Дрожу я во сне, заслышав вдали их гортанный смех. Слепящим огнем сновиденья мои спалив, Мне сердце опять раздувают они, как мех. Своими зелеными космами гордо тряся, Выходят из моря они и по берегу мчат, крича. Достанет ли мудрости сердцу понять, что отчаиваться нельзя? За что же я здесь один, о любовь, о любовь моя, отвечай?

Из сборника «ПЕННИ ЗА ШТУКУ»

ТИЛЛИ (пер. Ю. Анисимов, 1937)

Он идет следом за зимним солнцем, Погоняя скотину на холодной бурой дороге, Покрикивая на понятном им языке, Он гонит стадо свое над Каброй. Его голос говорит про домашнее тепло, Они мычат и выбивают копытами дикую музыку. Он погоняет их цветущей ветвью, Пар оперяет их лбы. Пастух — средоточие стада, Растянись во всю длину у огня. Я истекаю кровью у черного ручья За мою сломанную ветвь.

ПЛАЧ НАД РАХУНОМ (пер. А. Казарновский, 1980-е гг.)

Тихий дождик тихо плачет на Рахуне В полнолунье. Тихим зовом тихо кличет меня милый Из могилы. Как душа моя темна! И до рассвета Без ответа Плачет милый мой, как дождик на Рахуне В полнолунье. Мы с тобою, как и он, уснем однажды И над каждым Будет сыпаться на пыльный подорожник Мелкий дождик.

НАБЕРЕЖНАЯ У ФОНТАНА (пер. Ю. Анисимов, 1937)

Повизгивает ветер, и стонет гравий, И сваи моста стонут еще сильней. Старое море номера ставит На каждом из серебряных в пене камней. От серого моря и холодящего Ветра укутав его тепло, Касаюсь плеча я его дрожащего И мальчишеской руки его. Вокруг — страх, мрак, бросаемы Сверху на нас вниз, — А в сердце неисчерпаемая Боль любви.

ПРИЛИВ (пер. Ю. Анисимов, 1937)

Коричнево-золот, над сытым приливом, Виноградник лозы вверх взвил, День, как наседка, над мерцаньем воды хмурое диво Крыльев своих распустил. Избыток воды безжалостно взвит И тянется гривой илисто-бурой Туда, откуда нахохленный день в море глядит Презрительно и хмуро. О золотой виноград, кисти свои взвей К высшему, гребню любви — вознесенной, Мерцающей, широкой и безжалостной к моей Нерешенности.

ЗЛОВОННОЕ ШИПЕНИЕ (пер. А. Казарновский)

Любезные дамы и господа! Сегодня все вы пришли сюда, Чтоб я вам о беглом ирландце поведал, Который родину продал и предал. Он книгу прислал мне пять лет назад. Ее прочел я раз пятьдесят — Справа налево и слева направо, Аж на очках погнулась оправа. Безумец! Ее я собрался издать. Но Божья сошла на меня благодать. И, Божью правду узрев во мраке, Проник я козни сего писаки. О родина! Сколько любовников муз Ты миру дала, что и счесть не возьмусь. И завела такие порядки, Что все они драпают без оглядки. А как жизнерадостно наш народ Врагу на расправу вождей выдает! Помните, брызнул наш юмор хлесткий Парнеллу в глаз негашеной известкой. Без нас бы и Папа не спас свою Продырявленную ладью. А в Риме давно бы засохли и сгнили Без мудрых советов рыжего Билли. Ирландия милая! Отчий дом, Где Цезарь с Христом — аки пальчик с кольцом! Мой остров зеленый! (Прошу прощенья У дам — я высморкаюсь от волненья!) Нет, я не ханжа. Мною издан Мур И гений поэзии — Горний Тур, Хоть в пьесах у них что ни слово, то — «падла», И шутки в адрес Святого Павла, И чьи-то ножки выше колен. Но Мур — это истинный джентльмен. И пусть друг другу его герои «Дерьмо» и «сука» кричат порою, Зато у автора их доход — Чистыми десять процентов в год. Ко мне и мистикам путь не заказан, В моем издательстве вышел Казане, Хотя от стихов его — что скрывать! — В заду изжоги не миновать. И Леди Грегори Златоустую Готов я был издавать без устали. Вовек ни одной не отвергну души — Хоть Колма на голове мне теши! Но этому потакать не буду. Австрийский пиджак он напялил, Иуда! А Дублин таким в его книге предстал, Что и бушмен бы ее не издал. О Дублин! Пускай в нем и душно, и грязно, Но он — наша родина! — Каждому ясно. А что здесь находит сей негодяй? Ему сэндимаунтский дорог трамвай. Он любит известную всем колонну, Он любит памятник Веллингтону, А вот Кэрли-Холл ни гугу.