– Обычное суевегие, хагактегное для тех вгемен йабовладельческого стгоя, – безапелляционно заявил Владимир Ильич.

– Только не надо об этом! – прервал его Пелисье безо всякого пиетета. – Помнится, в Древней Руси я тоже как-то заявил, что Змей Горыныч – это пережиток язычества и уж не упомню какая там мифологема, а тут – откуда ни возьмись – Горыныч собственной персоной прилетел!

– Трехголовый? – спросила Ксения.

– Ну, мы же тебе уже рассказывали, Ксюша. Двухголовый. Оказался птеронадоном-мутантом, уцелевшим со времен динозавров и серьезно за это время изменившимся.

– Безобгазие! – сказал Владимир Ильич, Афанасьев покосился на него и проговорил:

– А вот тут позвольте нам решать, уважаемый товарищ, что тут безобразие, а что – нет. Что же касается вас, то мы немедленно постараемся отправить вас в ваше время. В ту временную точку, из которой мы по недоразумению забрали вас с собой.

– Позвольте, – произнес Владимир Ильич, – насколько я понял, абсолютно безгазлично, сколько я пгобуду в вашем вгемени и смежных вгеменных коогдинатах. Вы тут достаточно подгобно йазъяснили мне что к чему, и я намеген с вами немного поспогить, батенька. Вот вы тут утвегждаете, что меня необходимо немедленно отпгавить в мое вгемя. Что значит – отпгавить? Я вас спгашиваю? Что значит – отпгавить, уважаемый товагиш? Я вам посылка или, может быть – бандеголь? Что это за жандагмские штучки? Вгемя столыпинских вагонов кончилось в семнадцатом году, и кончилось навсегда!

– Да ну? – вызывающим тоном спросил Женя и рассмеялся. – Вы так в самом деле полагаете, Владимир Ильич? Что в семнадцатом году столыпинские арестантские вагоны кончились? Что никого больше не этапировали в Сибирь? Всё это только начиналось! Да что я вам рассказываю, Владимир Ильич? Вы сами лучше меня знаете, что в 1906 году, на пике столыпинских казней, было официально казнено девятьсот человек, а за всё время правления Петра Аркадьевича – полторы тысячи! А у вас в одном восемнадцатом году ЧК расстреляла то ли восемнадцать, то ли двадцать тысяч человек – это только учтенных, а сколько было бессудных казней, самосудов, расправ!

Женя вошел в раж. Его лицо раскраснелось, глаза приобрели лихорадочный блеск.

Редкие волосы товарища Ленина, казалось, взъерошились и заходили над его купольным лбом. Он зло сузил узкие глазки и воскликнул:

– Позвольте, откуда у вас такие данные? Ведь все засекгечено, товагищ Дзегжинский лично контголиговал!..

– А, – торжествующе воскликнул Женя, – вот и проговорились! Засекречено! А засекречено – значит, всё-таки было, и!..

– Довольно! – прогремел голос белокурого Альдаира, и, очевидно, не сочтя произведенное на спорщиков впечатление достаточным, швырнул в них здоровенным горшком с каким-то цветком. Черепки и комья земли так и брызнули во все стороны, а вывороченный стебель несчастного растения, жалобно отлетев, хлестнул Владимира Ильича по лысине так, что тот аж присел…

– Довольно! – повторил Альдаир. – Прискучили мне ваши дрязги! Доколе будете терзать ими наш слух?

– Альдаир, ты же вроде научился говорить нормально, по-человечески, а тут опять начал пышными оборотами мозг парить, – пробормотал Афанасьев, но тут же прилип к стене под убийственным взглядом диона.

Альдаир продолжал всё тем же высокомерным тоном, к которому он и его соотечественники в последнее время не прибегали, но охотно пользовались, когда люди, по их мнению, слишком уж забывали о «божественном» статусе дионов. Он сказал:

– Поразмыслили мы и решили, что появление этого нового…

– …Ничего себе «нового». Он в Мавзолее уже восемьдесят лет откисает, – проворчал Колян Ковалев. – Интересно, если он сейчас здесь, то кто сейчас в Москве на Красной площади отдыхает?

– Парадокс! – поддакнул Пелисье.

– …не случайно, – продолжал Альдаир, уже не размениваясь на упреки своим соратникам по миссии. – И если было предопределено, что он явился в этот мир, оставив предназначенное ему время и место, значит – так то и должно быть записано в книге вельвы.

– Фатализм какой-то, – заметила Ксения.

– Да, мы верим в судьбу, – перехватив взгляд девушки, сказала Галлена с неодобрением в голосе, – и это не раз уже приводило нас к верному результату. Разве можно назвать, к примеру, случайностью то, что из миллионов молодых людей Советской России Женя Афанасьев встретил именно своего прадеда? Нельзя. Это – не случайность, и именно предопределенность. И если этот Владимир, вождь своего народа, попал к нам, значит, есть и для него место в той трудной работе, в тех трудных поисках, которые мы ведем!

– Да он нам революцию устроит в отдельно взятом месте! – возопил Афанасьев. – Вы что, хотите его брать в прошлое, за Ключами? Не удивлюсь, если на постройке Великой Китайской стены он взбунтует рабочих, свергнет императора и объявит электрификацию и ликбез среди несчастных азиатов! Издаст декрет о земле в древнем Иерусалиме и предпишет Пилату отдать Голгофу крестьянам, прядильню дяди Мойши – рабочим, а Синедрион закроет как опиокурильню!

– Вижу, нелюбезен тебе сей человек, – со сдержанным неодобрением сказал Вотан, – отчего так?