Я смотрел на затылок Мойзиша. «Когда-нибудь у меня будет собственный шофер», — думал я.

Улицы стали уже и тише. Я обернулся и посмотрел о улицу через заднее стекло. Когда убедился, что за нами никто не следует, закурил сигарету. Это значило, что вокруг все спокойно. Мойзиш облегченно вздохнул.

Я положил пленку на сиденье рядом с ним и взял приготовленную для меня пачку денег.

Затем он обычно начинал задавать мне вопросы. В этом отношении он напоминал мне Мару. — Когда вы решили работать на нас? — Два года назад. — Я говорил ему первое, что приходило мне в голову.

— Вы работаете один?

— Да.

— Берлин не верит, что один человек может сделать столько снимков. У вас должны быть помощники.

— Мои помощники — мои руки.

— Просто не верится, что секретные документы в английском посольстве так плохо охраняются.

— Они не валяются в посольстве. Чтобы добраться до них, нужно рисковать.

Мне всегда нравилось ездить в машине, но за это приходилось расплачиваться — Терпеть вопросы Мойзиша.

— Ваше имя?

Я поймал его взгляд в зеркале и улыбнулся!

— Цицерон.

Он нахмурился и несколько минут молчал.

— Пожалуйста, высадите меня где-нибудь недалеко от английского посольства, — сказал он.

— А это не рискованно?

— Одним риском больше или меньше — какая разница?!

Мы повернули на бульвар Ататюрка.

— Почему вы работаете на нас?.

— Потому что вы хорошо платите. Вы знаете об этом сами.

— Это единственная причина?

— Какие еще причины должны быть у меня?

— Я хочу знать действительные причины. — Его голос был настойчивым.

Я молчал. Его, видимо, беспокоило, что у меня не хватало идейности. Все немцы таковы.

— Скажите мне о действительной причине, — снова начал он.

Я выбросил флаг, который он хотел видеть развевающимся:

— Я ненавижу англичан.

Наконец я сказал то, что он давно хотел от меня услышать. Он кивнул в знак того, что всегда подозревал это. Вероятно, из уважения к моей большой ненависти к англичанам он несколько минут молчал.

Я играл на доверчивости Мойзиша. То, что я сказал потом, вырвалось из меня как мучительное воспоминание.

— Англичанин убил моего отца, — хриплым голосом проговорил я.

Мойзиш задумался. Теперь он имел подходящее объяснение моей шпионской деятельности — месть. Я перевел разговор на другую тему:

— Полагаю, вам не составит труда сделать копию ключа?

— Нет, — пробормотал он.

Я дал ему восковой слепок ключа от черного ящика, который ночью стоит на тумбочке сэра Хью.

— Для одного ящичка копию ключа я сделал сам, но этот ключ очень трудный, — заметил я.

— Хорошо, посмотрю, — невнятно проговорил он. Мы ехали вверх по улице, в конце которой находилось посольство.

— Замедлите, пожалуйста. Он сбавил газ.

— Я очень сожалею о том, что, задавая вам вопросы, напомнил вам о вещах, которые…

Для сотрудника немецкой разведывательной службы он проявил большую деликатность.

Я выпрыгнул из медленно движущейся машины, пробежал несколько шагов рядом о ней и захлопнул дверцу. Мойзиш увеличил скорость.

Я остался один на темной улице. Вздрогнул — и мороз пробежал по телу. Я почувствовал страх, страх от гнева моего отца, который умер своей смертью. Тополя на холме отбрасывали грозные тени, Я робко улыбнулся, пытаясь избавиться от страха.

К утру все страхи улетучились. Стоваттная лампа на моей тумбочке ярко освещала документы, касающиеся различных сторон войны.

Телеграммы и меморандумы, расшифрованные для сэра Хью, проходили через мою комнату, Ночью я вел странный разговор с сильными мира сего, чьи имена фигурировали в документах.

Позже в своих мемуарах Черчилль писал:

«Если бы нам удалось склонить Турцию вступить в войну, то стало бы возможным, не отвлекая ни одного солдата, ни одного корабля и ни одного самолета от главных и решающих сражений, доминировать над Черным морем, используя лишь подводные лодки и легкие корабли, оказывать помощь России и доставлять снабжение ее армиям путем менее дорогим и более быстрым, чем Арктика или Персидский залив».

Вот к чему сводилась проблема. Я узнал о ней во всех деталях из телеграмм, которые сфотографировал. Иногда эти детали были мне непонятны, но зато в других документах обстановка анализировалась со всей откровенностью.

Кодовое наименование операции «Оверлорд» все чаще и чаще появлялось перед объективом моего фотоаппарата. Со временем я понял, что это наименование может относиться только ко второму фронту, открытия которого требовали русские от своих союзников, ко второму фронту, который вошел в историю как вторжение во Францию.