— Можно я войду?

Люси молча широко распахнула дверь, и София вошла в комнату.

— Я пришла проведать вас. Вам лучше? — спросила гостья, присаживаясь на краешек кровати. Она сразу же заметила, что Люси не снимала чулки, несмотря на мнимую боль в ноге. Но прежде всего Софии бросился в глаза румянец, полыхавший на щеках Люси. София улыбнулась, выгнув бровь. — О, да я вижу, что у вас все в полном порядке!

Люси села за письменный стол и сначала отщипнула кусочек от булочки с подноса, на котором ей принесли ужин. Только теперь она почувствовала, что страшно голодна, и, схватив булочку, стала жадно ее есть.

— Вы исчезли на весь день, — сказала София. — И лорд Кендалл тоже куда-то пропал. Не говорите только, что это простое совпадение, я ни за что не поверю.

Люси, пожав плечами, молча продолжала жевать.

— Люси! — нетерпеливо воскликнула София. — Вы должны рассказать мне, что случилось.

— Ничего.

София надула губки.

— Я по вашему лицу вижу, что это не так

— Неужели?

Опасения Люси не были напрасными. Софии хватило одного взгляда, чтобы догадаться обо всем. Люси решила, что ни за что не выйдет из своей комнаты. Но тут она вдруг вспомнила, что София этим утром порывалась рассказать ей о чем-то запретном, но ее прервали.

— Вы хотели поведать мне о каких-то интересных эпизодах вашей жизни, — промолвила Люси. — Я с удовольствием выслушаю вас, а потом, быть может, расскажу о том, что произошло со мной.

София на мгновение задумалась, теребя тесемку своего пеньюара.

— Не знаю, следует ли мне рассказывать вам о Жерве…

— А кто это?

— Это художник, который давал мне уроки живописи и наставлял в… искусстве страсти. — София вздохнула и легла на спину. — Это был божественно красивый мужчина, стройный, сильный, с иссиня-черными волосами и синими глазами, стойкими изящными пальцами. Я была безумно влюблена в него. Возможно, это чувство до сегодня живо в моей душе.

Люси чуть не подавилась булочкой. Она налила бокал кларета, залпом выпила его и, усевшись в кресло с ногами, подтянула колени к подбородку.

София лежала поперек ее кровати, глядя в потолок.

— И что дальше? — промолвила Люси. — Надеюсь, это не конец вашей истории?

— Все началось с набросков, — продолжала София, не сводя глаз с потолка так, словно она обращалась к нему. — Я делала эскизы углем с Давида, скульптуры Микеланджело. То есть не с самой скульптуры, конечно, а с ее изображения в книге. Я никак не могла правильно изобразить мускулы предплечья, и это бесило меня. Жерве пытался объяснить мне, как это надо делать, но он не мог выразить свою мысль по-английски, так как плохо владел этим языком, а я не говорила по-французски. Тогда внезапно он встал, сбросил сюртук и закатал рукав рубашки. Взяв мою руку, он положил ее на свое запястье, а потом провел моей ладонью по всему предплечью так, чтобы я могла ощупать его. У него были такие крепкие, накачанные мускулы…

София повернулась на бок и оперлась на локоть.

— Возможно, вы сочтете меня испорченной. Ну и пусть. Мне все равно. Да, я такая… Потому что в тот момент мне вдруг захотелось раздеть его и прикоснуться ко всем местам этого прекрасного тела.

Люси вовсе не считала Софию испорченной. Более того, она отлично понимала ее. Пример Софии служил ей своего рода оправданием. Оказывается, не только она теряла голову в присутствии мужчины. Судя по всему, вид мускулистой мужской руки возбуждающе действовал на женщин, разжигал в них сладострастие. Вот почему были изобретены манжеты. Они не дают женщинам впасть в грех.

— И вы пошли на поводу у своих желаний?

София усмехнулась:

— Да, но не сразу. — Она стала смущенно водить пальчиком по узору на парчовом покрывале. — Позже я нарисовала Жерве. Обнаженного, в мельчайших деталях его наготы…

— И даже?..

— Да, даже это. А потом я позировала ему обнаженной, и он рисовал меня.

Люси зажала рукой рот, чтобы не расхохотаться. И эту девушку Тоби считал скромницей!

— Не может быть!

— О, все было именно так, как я рассказываю! — заверила ее София, прижав руку к сердцу. — Сначала Жерве нарисовал меня, а потом раскрасил.

— Вы хотите сказать, что он написал ваш портрет?

— Нет, нет. Он именно раскрасил меня, расписал мое тело красками. Я разделась донага и легла на кровать, а он взял палитру и стал расписывать меня. Жерве сказал, что у меня белая гладкая кожа, что она похожа на чистый холст. Он нарисовал виноградную лозу на моем животе, а здесь… — София показала на грудь, — цветы: орхидеи и лаванду. — Она закрыла глаза и глубоко вздохнула. — Я сказалась больной и отказывалась принимать ванну целую неделю.

Люси слушала ее, открыв рот от изумления. Она на время лишилась дара речи, хотя на языке у нее вертелись вопросы. Что ощущала София, когда кисточка Жерве прикасалась к интимным местам ее тела? Чувствовала ли она такое же покалывание и ноющую боль, которую испытывала Люси в платяном шкафу? И еще — неужели мистер и миссис Хатауэй никогда не слышали о том, что юную девушку нельзя оставлять наедине с мужчиной? Тем более с художником… София снова легла на спину и прижала руки к груди.

— О, Жерве, — прошептала она, — он так любил меня! Он всегда шептал мне «je t'aime» и «je t'adore, ma petite», [1] когда мы занимались…