— Они там что, в мячик играют или в рулетку? — спросил Сол, когда Модерссон зачитал ему по телефону последние строки.

— А еще они хотят взять у вас интервью, — сказал Модерссон, — Впрочем, сейчас все газеты этого хотят. Я тут поговорил с коллегами. Мы отберем восемь-девять изданий, причем даже не самых влиятельных. Несколько небольших журналов.

Голос у Модерссона снова звучал молодо, но манера речи была все такой же тягомотной. Разговору предстояло длиться и длиться, пока он дойдет до той точки, которой ждал Сол. Вчера он ходил на прежнее место жительства, в «Отель д'Орлеан», чтобы забрать у дряхлой консьержки почту.

— Телефон звонит постоянно, — тут же начала ворчать она, уткнув скрюченный указательный палец ему в грудь. — И все время вас спрашивают!

Модерссон принялся перечислять журналы, которые имело бы смысл пригласить, в порядке предпочтения. Рано или поздно Сол улучил момент, чтобы сумел прервать неумолимо ровное течение его речи.

— Знаете, господин Модерссон, мне вся эта затея кажется контрпродуктивной.

— Контрпродуктивной? Ну да, конечно, повторять одно и то же по десять раз — занятие утомительное. Пресс-конференция будет куда удобнее. Мы можем устроить ее прямо здесь, в издательстве, и пригласить побольше журналистов.

— Господин Модерссон, вы меня не поняли. Пресс-конференция будет ничуть не более продуктивной.

— Господин Мемель, официальное заявление будет гораздо более эффектным шагом, если вы сделаете его лично. Впрочем, если вам угодно, мы можем просто распространить его — обычными способами.

— Заявление?

— Ваше заявление, господин Мемель.

— У меня нет никаких заявлений, господин Модерссон.

— Но должно же быть какое-то заявление. Вы же полностью реабилитированы.

— Я уже дал свое последнее интервью, — сказал Сол, — Я уже ответил на последний вопрос. Я уже сделал все заявления, которые мог сделать в этой жизни.

Тем же летом «Die Keilerjagd» была включена в программу немецких средних школ. Осенью за Германией последовала Австрия, а следующей весной — Франция. Тоненький ручеек переводов на иностранные языки прорвал плотину и превратился в настоящее половодье. Он получил чек на солидную сумму от «Зуррера» и купил квартиру в современном здании, с окнами на мост Мирабо. Его вторая книга, стихотворный сборник, вышла из печати и получила весьма приличную прессу. Свои издания он выставил на самой нижней полке у себя в гостиной, и книжка Якоба встала самой последней. С того времени, как появилась статья Михайловича, о Якобе ничего не было слышно.

Появился, однако, Михайлович, собственной персоной, маленький востролицый человечек: они договорились встретиться в ресторане, он встал, протянул Солу руку через стол и представился: «Слава».

— Я не знаю зачем, но ему очень хочется поговорить с вами лично, — объяснил ему Модерссон. — Речь не идет об интервью, господин Мемель. Может быть, все выглядит даже совершенно противоположным образом: он хочет, чтобы вы его о чем-то расспросили.

Слава говорил на ломаном немецком, но французский у него был великолепный. Сол вежливо поздравил журналиста с прекрасной статьей. Слава затряс головой.

— Райхман ее написал, — сказал он, — А вы не догадались?

— Нет.

— Меня отправили в Грецию разузнать все, что можно. Я вообще время от времени берусь за такую работу: узнать что-нибудь, выяснить. Я свожу людей между собой. Налаживаю связи. Иногда работаю на «Шпигель», и на других тоже — на заднем плане. Райхман попросил, чтобы статью подписал я. Во всяком случае, сам он ее подписывать не хотел.

Слава перегнулся через край столика, он явно хотел, чтобы ему поверили. Руки у него так и летали, пока он говорил. Он хочет мне понравиться, подумал Сол. Но сюда он приехал не за этим.

— Доехать туда, куда мне хотелось, я так и не смог, там, в горах, — сказал Слава. — Проводники отказались сопровождать меня дальше Карпениси. Вы знаете это место?

— Только по названию.

— Ну, неважно. Там меня арестовали, так же как и Фойерштайна — до меня. Остальное все просто.

— Переводчик, затем врач в Навпакте.

— Врач говорить не хотел. Я выложил ему все как на духу, рассказал, зачем я здесь и что делаю. Поначалу он сказал мне только, что его пациент, Фойерштайн, страдал галлюцинациями, что состояние его частично улучшилось и его выписали. Но когда я упомянул ваше имя, реакция была странная. Он сказал, что пытался связаться с вами прямо тогда же, и позже вам писал, но так и не получил ответа.

— Писал мне? Но каким образом?

— Он даже дал мне адрес, — сказал Слава, полез в портфель, вынул потрепанную записную книжку и принялся шуршать страницами, — Вот: Масарикгассе, десять.

— Там жила моя семья, еще до войны.

— Понятно, — сказал Слава, — Врач спросил, не является ли фамилия «Мемель» псевдонимом. В больничной анкете Фойерштайн назвал вас в качестве ближайшего родственника. Или тот, кто заполнил эту анкету вместо него. Врач отказался мне ее показывать. Но сказал, что после вашего имени, в графе «Кем доводится пациенту», Фойерштайн написал «брат». У вас есть братья?