Шрифт:
Только в последних трех строках намекнул Странник на «гордость и немилосердие» адресата. И тут же он смягчает упрек вот этим стихотворным откликом на сборник Кленовского «Разрозненная тайна»:
Пчела разрозненную тайнуСквозь парк светлеющий несет.И кажется необычайнымЕе танцующий полет.Свои невиданные знакиОна по воздуху чертит.Их может рассмотреть не всякий,А только тот мудрец-пиит,Что, облегченный каждым годомИ всем дыханием своим,Идет сквозь этот парк за медомИ за восходом золотым.Есть в последнем сборнике стихов Странника совершенно замечательное стихотворение «Прощение женщины», посвященное Саломее, дочери царя Ирода. Она страстно влюбилась в Иоканаана, Иоанна Предтечу, но суровый аскет отверг ее домогательства. На пиру она так плясала перед царем, что восхищенный Ирод пообещал исполнить любое ее желание. Саломея потребовала голову Иоканаана — и получила ее на блюде. Кое-кто, вероятно, помнит постановку «Саломеи» О.Уайльда Таировым в Камерном театре с А.Коонен в роли отвергнутой мстительницы. А вот как пишет о Саломее Странник:
Пред Тобой стояла Саломея,Обвинители ее ушли.Друг за другом отошли, робея,Бедные сыны Твоей земли.И осталась женщина немая,Миром удивленная душа,Что ждала любви, ее не зная,Не прося, не веря, не дыша.К ней сошло прощения безмолвье.Небо солнцем застелило высь,И чрез все столетья в ПодмосковьеСолнечные дымы пролились.У дорог Твоих больших и знойныхВсе приходит эта благодатьК женщинам святым и недостойнымИ молчать, и плакать, и страдать.И все сходит с неба эта притчаО спасенье женщины, о томКак, не зная рая, БеатричеВ рай вошла звездою со Христом.Какое всепрощение, какая доброта! И на этот раз не изменили архипастырю его человечность, его сердце.
О владыке Иоанне – Страннике можно было бы сказать еще много. Но сейчас хочется просто повторить о нем его слова из «Продолжения лирики»:
«Скончавшегося – начавшегося прими, Господи,
в Свою жизнь».
ВОТ И ОДОЕВЦЕВА УМЕРЛА
Когда Николай Гумилев увлекся Ириной Одоевцевой, он посвятил ей стихи. В них проступает, хотя и неясно, ее облик:
Я придумал это, глядя на твоиКосы – кольца огневеющей змеи;На твои зеленоватые глаза,Как персидская больная бирюза.Когда я впервые увидел Одоевцеву в 1933 году, кос уже не было. Но некоторая зеленоватость в глазах, как бы русалочьих, оставалась.
В первые годы «маленькая поэтесса с огромным бантом», как она себя назвала, поэтесса, любившая носить в руках цветы, походила на женщин «арт нуво», «югендштиля»: овальное лицо в копне ниспадающих волос и какое-то впечатление водяных лилий и водорослей. А в эпоху «арт деко» мы видим ее с прической средневекового пажа, «буби-копф», в шляпке без полей, с лицом «бледным и порочным», танцующую канкан или чарльстон в духе Марлен Дитрих, — помните «Голубого ангела»?
Да, но молоденькая красотка была членом «Цеха поэтов». Писала стихи. И тут знавших ее ожидал сюрприз: стихи были по-мужски крепкие, твердые, плотно сбитые, вот как эта «Баллад о площади Виллет» – баллада о парижском «плохом районе» – драками арабов, поножовщиной, с ночными криками о помощи:
Ложатся добрые в кровать,Жену целуя перед сном.А злые станут ревноватьПод занавешенным окном.А злые станут воровать –Не может злой не делать зла.А злые станут убивать –Прохожего из-за угла.И, окровавленный, полой,Нож осторожно вытрет злой.А в спальню доброго – лунаГлядит, бледна и зелена.И злые сняться сны ему –Про гильотину и тюрьму.Он просыпается, крича,Отталкивая палача.А злой сидит в кафе ночномНад рюмкой терпкого вина.И засыпает добрым сномХотя ему и не до сна.Во сне ему – двенадцать лет,Он в школу весело бежитИ там – на площади ВиллетНикто убитый не лежит.Это написано рукой мастера! Какая точность, твердость, какая экономия средств, как незаменимо каждое слово! Как угрюмо, жутко звучат эти «у»:
И злые сняться сны ему –Про гильотину и тюрьму.И как внятны эти «а», этот крик убиваемого:
Он просыпается, крича,Отталкивая палача.Раннюю славу Одоевцевой принесли ее баллады, особенно «Баллада об извозчике» и «Баллада о толченом стекле». Обе очень на «темы дня», отражают страшную жизнь тех лет, но художественное их совершенство обеспечивает им жизнь и сегодня.
В начале 20-х годов «маленькая поэтесса» оказалась в Берлине. Там был тогда, как известно, центр русской эмиграции, а время было странное: марка упала настолько, что коробка спичек стоила 50 миллионов; спекулянты богатели, валютчики наводняли подъезды. Уже в Париже, вспоминая это время, Одоевцева писала:
Угли краснели в камине,В комнате стало темно…Всё это было в Берлине,Всё это было давно.И никогда я не знала,Что у него за дела.Сам он расспрашивал мало,Спрашивать я не могла.Вечно любовь и тревога…Страшно мне? Нет, ничего,Ночью просила я Бога,Чтоб не убили его.И уезжая кататьсяВ автомобиле, одна,Я не могла улыбатьсяВстречным друзьям из окна.