Немецкий командир стоял посреди каюты, отсутствующим взглядом уставившись в иллюминатор. Он повернулся на шаги Эриксона и постарался принять высокомерное выражение. Он был высок, беловолос и молод. Молод настолько, что годился Эриксону в сыновья. «Слава Богу, что он мне не сын», — подумал Эриксон. Он был молод, да. Но лицо его было старо от болезни власти. «С этими людьми ничего не поделаешь, — мрачно подумал Эриксон. — Они неизлечимы. Их можно только убивать в надежде, что следующий урожай будет лучше».

— Хайль Гитлер! — живо начал немец. — Я бы хотел…

— Э нет, — угрюмо возразил Эриксон. — Не стоит начинать таким образом. Как вас зовут?

— Фон Хельмут, — вспыхнул немец. — Капитан-лейтенант фон Хельмут. Вы тоже командир? Как вас зовут?

— Эриксон.

— А! Настоящая германская фамилия, — воскликнул немец, удивленно поднимая белесые брови, словно обнаружил интеллигентность в бродяге.

— Разумеется, нет! — рявкнул Эриксон. — И хватит махать лапами! Вы пленный. Вы под арестом. Ведите себя как подобает.

Немец нахмурился при таком явном нарушении этикета. Во всем его виде ощущалась злобная враждебность. Даже в развороте плеч.

— Вы застали мой корабль врасплох, капитан, иначе бы…

Сам его тон намекал на нечестность в бою, несовместимую с хваленой порядочностью немецкого солдата. Нечестность и предательство вполне годились для всяких там англичан, поляков и негров. «А каким чертом вы занимались все эти месяцы? — подумал Эриксон. — Только и ловили людей врасплох. Подкрадывались к ним, не оставляя ни малейшей возможности сопротивления». Но он не собирался высказывать это вслух, а произнес с иронией:

— Война. Очень сожалею, если это для вас непосильно.

Фон Хельмут бросил на него свирепый взгляд, но замечание оставил без ответа. С опозданием он сообразил, что, жалуясь на метод, примененный Эриксоном, он признавался в собственной слабости. Взгляд его обежал каюту. Он ухмыльнулся:

— Слишком бедная каюта. Я не привык…

Эриксон сделал шаг к нему и внезапно затрясся от гнева. Где-то в глубине рассудка мелькнула мысль: «Будь у меня сейчас пистолет, тут же тебя пристрелил бы на месте. Вот что с тобой сделали эти годы!.. Вот как распространяется эта проклятая коричневая зараза!..»

— Тихо! — рявкнул он. — Скажи еще слово, и я прикажу запереть тебя в ящик из-под тушенки!.. — Он резко повернулся и крикнул: — Часовой!

— Сэр? — часовой, старший матрос с кобурой на поясе, появился в дверях.

— Если пленный сделает попытку выйти из каюты, — строго сказал он, — стреляйте.

Лицо матроса оставалось безучастным, но глаза скользнули по немцу, выразив испуганный интерес.

— Есть, сэр! — И он исчез за дверью.

— Я офицер германского ВМФ… — начал было фон Хельмут. Лицо его выражало презрение и беспокойство.

— Ты прежде всего негодяй, — оборвал его Эриксон, ощутив новый приступ гнева и удивляясь этому дикому чувству. — Мне не очень хочется доставлять тебя в Англию, — медленно и четко выговорил он, — мы можем похоронить тебя сегодня же к вечеру… Так что смотри. Смотри!

Он повернулся и вышел из каюты. И тут понял, что страшно устал.

После первой радости Эриксон стал неразговорчив. Локкарт, предложивший в кают-компании тост за успех, совершенно неожиданно получил от него выговор.

— Не стоит нам устраивать пьянку в море, — сказал Эриксон.

Но капитан был доволен, очень доволен успехом, Ом впервые понял, что такое удовольствие победы приносит почти физическое ощущение теплоты. Он не разделял шумного возбуждения, овладевшего кораблем: радостные крики раздавались из кубриков в любой час дня и ночи. Но где-то глубоко в душе понимал, что этот успех достоин венчать 1941 год — целый год напряженного, тяжелого труда и опасностей. Теперь они одним ударом сравняли счет. Для Эриксона счет этот был личным.

Только однажды он дал волю своим чувствам. К концу похода, когда уже были близко от дома и случайно оказались рядом с «Вайперосом». Поток льющихся из громкоговорителей поздравлений ослабил в нем какую-то пружину. Его охватило мальчишеское чувство благополучия и веселья. Он взял в руки микрофон.

— Хотите посмотреть на немцев? — обратился он к «Вайперосу» через двадцать ярдов разделявшей их воды. — Их самый раз проветрить… А ну извлеките их снизу, старпом, — добавил он, обращаясь к Локкарту. — Постройте на полубаке.

Вскоре пленные стали подниматься по трапу.

— Жалкая публика, — извиняющимся тоном произнес Эриксон в микрофон. — Полагаю, что мы выиграем войну. А вы как думаете?

Старый год был для корвета удачным лишь победой над немецкой подлодкой. Для Британии год этот отмечен жестокими катастрофами, Таким оказался и следующий год. Потери ВМС двух союзных стран выражались огромными цифрами: Британия за один авианалет потеряла два крупнейших корабля — «Принс оф Уэльс» и «Рипалс», — а Америка получила в Пирл-Харборе такой удар, что лишилась сразу половины действующего флота. Нападение японцев втянуло Америку в войну и сделало союзником в самый критический момент. Но Атлантика так и не стала главной заботой Штатов. Эта линия жизни всегда оставалась делом британского и канадского ВМФ. Америка занималась Тихим океаном, стараясь остановить яростный натиск японского наступления. На ринге Атлантики оставались все те же бойцы. Битва между кораблями боевого охранения и немецкими подводными лодками вступила в четвертый, самый кровопролитный раунд.