Наконец пришел день, когда Питке сообщили, что он может отправляться домой. Маленький самолет доставил охотника в родную деревню 14 апреля. И семья, и вся деревня ожидали его прибытия. Алекси не раз говорил, что это был самый счастливый день в его жизни. Не очень он походил теперь на человека, который отправился вниз по Юкону десять с половиной месяцев назад, хотя хирург-немец и сделал все возможное. Но это все же лучше, чем оставаться совсем без лица. Питка был так рад снова увидеть реку, горы, низины и собственный дом, что ему было буквально все равно, как он выглядел.

Через две зимы он отправился с Альбертом на собачьей упряжке в Уналаклит — эскимосскую деревню, расположенную в ста милях от Кальтага на берегу Берингова моря. В молодые годы Питка носил почту между этими двумя деревнями. Питка за три дня пересекал Олд Бумэн-ривер и труднопроходимый перевал, за которым в восьмидесяти милях от своей деревни встречался с почтальоном из Уналаклита. Там они обменивались мешками с почтой и отправлялись в обратный путь.

Алекси хотел вновь увидеть эти места. Солнце было очень ярким, а Питка забыл защитить свой больной глаз, из-за чего пережил тяжелый случай снежного ослепления.

— С тех пор я живу совсем плохо и почти ни на что не годен, — говорил охотник мне несколько позже. — Я не могу ни охотиться, ни рыбачить. Я могу только кормить собак и делать всякую мелкую работу, которую может выполнить любой старик, и все равно мне приходится часто ложиться и отдыхать. Я убил медведя, но не одержал особой победы. Мне уже никогда теперь не избавиться от увечий. Лучше бы я сразу сказал тогда, увидев медведя в полумиле от себя: «Уходи. Я не стану тебя убивать, если ты не причинишь мне вреда». Тогда ничего не случилось бы, ничего не произошло бы.