Я оттолкнула ее руку:

— Как же так? Ведь о каждом ребенке там есть сведения.

— А о тебе записи нет, Анна Мария.

Мне стало так обидно, что на глаза навернулись слезы:

— Вы ведь знаете мою мать — вы передаете ей мои письма. Иначе получается, что вы заставляете меня верить в ложь!

Она глянула на меня так, словно я ее ударила:

— Я не посыльная для твоих писем, Анна Мария. Но ты должна мне верить.

— Вы говорите «верить», а сами мне не доверяете! Как же вы можете знать то, что знаете, а мне не говорить?! Даже Ла Бефана — и та, кажется, знает, кто мои родители! Разве справедливо, что они известны всем, кроме меня?!

Она крепко взяла меня за плечи и направила на меня пристальный взгляд ясных голубых глаз:

— Прошу тебя, перестань спрашивать и доискиваться правды. Есть вещи, которых лучше и вовсе не знать.

Я выдержала ее взгляд:

— Что же, мои родители — убийцы? Или моя мать — шлюха?

Сестра Лаура вздрогнула, но по-прежнему крепко держала меня так крепко, что делалось больно. Наконец она ответила, с трудом выговаривая слова:

— Поверь мне — и перестань их искать!

Я дернулась и вырвалась от нее:

— В жизни больше вам не поверю!

— Как же ты испытываешь мое терпение, дитя… В книге скаффетты нет о тебе ни строчки!

Она прерывисто вздохнула и разгладила складки на одежде, отчего тихо зашелестела шелковая нижняя юбка. Мне же этот шорох почему-то напомнил змеиное шипение.

Когда сестра Лаура вновь заглянула мне в глаза, ее лицо уже обрело прежнюю безмятежность.

— Нельзя считать, что знаешь правду, исходя только из того, что видишь своими глазами, Анна Мария. Думаю, тебе сейчас лучше пойти на урок. Ты и так провинилась — не стоит навлекать на себя более серьезное наказание.

Вскоре после этого меня вызвала к себе в кабинет настоятельница.

— Анна Мария, — начала она, взглянув на меня из-за стопки бумаг, возвышавшейся перед ней на письменном столе.

Я сделала книксен. Настоятельница сняла очки, изготовленные для нее в Швейцарии — подарок Великого Инквизитора, — после чего долго рассматривала меня.

— Садись, дитя мое, — наконец вымолвила она.

Так повелось, что все неприятные известия здесь сообщала именно настоятельница. Собираясь с духом, чтобы принять из ее уст любые новости, я перебирала в памяти все правила, какие нарушила за последнее время.

— Известно ли вам, синьорина, что все до единой ваши наставницы рекомендовали вас для зачисления в coro?

Я покачала головой.

— В таком случае вам, несомненно, неизвестно и то, что всякий раз, как ставили на голосование вопрос о вашем утверждении, вы совершали очередное серьезное нарушение, которое не давало нам это сделать?

— Нет, синьора. То есть да, синьора, — мне это тоже неизвестно.

Я устремила взор на картину Антонио Балестры, висевшую за спиной настоятельницы, а сама тем временем неустанно просила Пресвятую Деву не дать мне выказать, как расстроили меня ее слова.

— Figlia mia, — вздохнув, произнесла она и потерла веки, — у тебя явное дарование. Тем не менее несколько гораздо менее талантливых iniziate приняты в coro раньше тебя, и это меня огорчает. Я чувствую приступ боли вот тут, — она приложила руку к сердцу, — каждый раз, когда вынуждена голосовать против твоего продвижения.

Я видела, что она действительно удручена. Мне вдруг бросилось в глаза сходство между ней и святой Элизабеттой на картине. Вероятно, художнику специально так заказали.

— Меня это огорчает, Анна Мария, и беспокоит. Мы всегда возлагали на тебя большие надежды.

Я опустила голову, сдерживая ярость против нее и всех взрослых, распоряжающихся мною как захотят. Талант — вот на что должны они смотреть, а не на умение выполнять их дурацкие мелочные правила!

Я посмотрела на нее — настоятельница уже водрузила очки на место и теперь рылась в ворохе бумаг.

— Мой долг — уведомить вас, синьорина, что вы снова не в числе figlie, чье вступление в coro будет отмечаться в это воскресенье вином и пирожными. Среди них — Джульетта даль Виолинчелло.

Она наблюдала за мной — очевидно, хотела угадать мое отношение. Но за Джульетту я могла только порадоваться.

— А также Бернардина даль Виолин.

Вот, значит, как. Бернардина. Знала ли она уже о предстоящем голосовании в тот момент, когда притворялась моей сообщницей? Когда помогла мне в очередной раз пропустить урок? Может быть, она сама и донесла сестре Джованне, что меня нет? То-то, должно быть, ликовала, когда мое имя снова вычеркнули из списка!

Я что было силы закусила нижнюю губу, уставившись на ступни архангела Гавриила. Настоятельница все так же молча перебирала бумаги. Я встала со стула.