Мне сразу стало понятно, почему Ревекка предпочла дождаться своей кончины, прежде чем объявить нам эту новость: она и из могилы продолжала заботиться о своем дорогом племяннике. Она дала ему знать, что он не остался в мире совсем одиноким.

Наверное, это было самое восхитительное известие за всю мою жизнь, ибо на сей раз оно не запоздало: ничто не мешало мне от всего сердца обнять новообретенного брата и признаться ему, как я счастлива и как благодарна. Сидя под луной среди могильных камней, я рыдала в его объятиях, обезумев от радости.

Вовсе не обязательно, чтобы жизнь была насыщена волнующими событиями, как не обязательно и то, чтобы они происходили слишком часто: даже самое заурядное существование может быть по-своему увлекательным и совершенным. Если бы я прожила чью-то чужую жизнь, вдалеке отсюда, я, несомненно, вволю предавалась бы переживаниям, тогда как здесь, в моем настоящем бытии, они более чем немногочисленны, если не сказать — редки, и тем не менее исполнены такой прелести, что наполняют и подпитывают меня во времена спокойствия и обыденности.

Да, монастырская жизнь вполне меня устраивает.

С тех пор как я вошла в возраст, года не проходит, чтобы мне не поступило хотя бы одного предложения руки и сердца. И каждый раз я внимательно рассматриваю кандидатуру соискателя, но неизменно его отвергаю. Здесь уже шутят на этот счет. Мне говорили, что члены правления делают ставки на то, выйду ли я когда-нибудь замуж, хотя, думаю, вряд ли они желали бы этого.

Пусть не страшатся: ни соблазн разбогатеть, ни даже красивая внешность жениха никогда не смогут отвлечь меня от предмета моей истинной любви. К тому же я давно осознала, что уже слишком пожила на свете и слишком обросла привычками, чтобы начинать новую жизнь в другом месте.

В конце концов, Пьета — мой дом. Здесь я — figlia privilegiata, а теперь еще и Ma`estra di coro — обладаю столькими свободами, о которых не смогу даже мечтать ни в одном дворце, в качестве чьей угодно супруги. Какой мужчина потерпит невесту, которая живет и дышит музыкой с утра до ночи? Что там говорить — я-то себя знаю! Если бы я полюбила кого-нибудь, то не смогла бы жить двойной жизнью, а если бы позволила музыке умереть во мне, то и сама умерла бы. Я слишком хорошо себя изучила, чтобы обольщаться сомнениями.

Впрочем, нельзя сказать, что я полностью лишена семейных радостей. Каждое лето я не меньше чем на неделю выезжаю на виллу Фоскарини Росси на берегу Бренты. Там я предаюсь мирному времяпрепровождению среди своей порой чересчур шумливой родни и с удовольствием совершаю неторопливые прогулки среди всей этой зелени под всеми этими голубыми небесами.

Я только посмеиваюсь, глядя, как Марьетта в бессилии воздевает руки: ужасное поведение дочерей ввергает ее в полное отчаяние. «Они ничуть не хуже тебя, cara!» — говорю я ей. Они и вправду в нее, все до единой — не девчонки, а страх божий.

Впрочем, они так же красивы, как некогда Марьетта. Сама их мать порядком растолстела, сообразно своему положению, за что безумно злится на меня: мне-то удалось сохранить стройность фигуры. Я ей на это замечаю, дескать, должны же быть в девстве хоть какие-то преимущества.

Я ни словом не обмолвилась ей о возвращении в мою жизнь Франца Хорнека. Я никому о нем не говорила — и не скажу. Это единственная тайна, которую я унесу с собой в могилу.

Для редких вылазок во внешний мир Сильвио изготовил мне маску — настоящее произведение искусства, прекрасное, как и все, что выходит из его рук. Она выполнена в форме бабочки из серебряной ажурной сетки и шелка. Сильвио сделал таких две, чтобы мы с ним всегда могли узнать друг друга, если выйдем порознь или вдруг потеряемся в толпе.

Марьетта обожает придумывать костюмы для маскарада и приносит их показать мне, хотя мы уже многие годы не выходим вместе in m`aschera. Каждую неделю она исправно навещает меня в parlat`orio — за исключением дней, когда доктор велит ей оставаться в постели.

Я не могу предугадать, когда Франц появится в очередной раз — знаю только, что это произойдет в один из месяцев карнавала. Он всегда нанимает одного и того же гондольера; правда, в прошлом году за мной приплыл уже сын того самого гондольера.

Мы с Францем Хорнеком — сильно поблекшие бабочки, но в глазах друг друга мы по-прежнему красивы. У него теперь уже взрослые сыновья, и сам он в той своей жизни — богобоязненный и добропорядочный отец семейства.

Мы бродим но людным местам и дивимся всяким чудесам: фейерверкам, бою быков, человеческим пирамидам, а еще удальцам, которые съезжают по веревке в светящейся гондоле с вершины Campanile вниз, на Piazzetta. 96

А потом мы едем на те островки, что просуществуют всего одну ночь, и волны лагуны смоют следы наших ног, а сами эти клочки суши к рассвету скроются под водой. Там мы вдыхаем чудесный аромат цветов, что распускают во тьме лепестки, словно бабочки — крылья, и бродим по лугам, где цветы-мотыльки овевают нас благоуханными крыльями.