Шрифт:
— Все-таки пророчество сбылось, — глухим голосом проговорила Кюллики. — Он погиб от злой жены. Воистину, найдется ли жена злее Калмы?
— Жена погубила — дева спасет, — отозвалась Асгерд. — Ахти умер как герой. Бросил вызов самой смерти. Не уничтожил ее — нельзя убить то, что никогда не жило, — но нанес поражение, заставил выпустить добычу. Он заслужил лучшей участи, чем упокоиться в черных водах. Только бы найти его…
— Тогда жди.
Кюллики сняла с плеча грабли, вошла по колено в воду и запела руну:
— Где он? Где мясо, где добыча? Бросили его на льду, в снегу закопали? Нет его там — его бы там рвали собаки. Утопили в болотной тине, в песок зарыли? Нет, там его нет — его бы там муравьи да черви объели. Вот где он! На высоком месте, на золотом песке. Вот она, добыча, вот оно, мясо: свежее, целое, невредимое…Вечный туман над Маналой снова заклубился, стал гуще и плотнее. Только было видно сквозь него, как вздымаются и опускаются черные зубья граблей. Поднимались, пустые — и снова опускались с плеском в воду, шаря по дну.
— Кто погиб — тот жить больше не будет. Очи его пожрали быстрые сиги. Плечи его объели хищные щуки. Бросьте ж его в темный поток скорее. Пусть он там, в Манале, трескою станет…Асгерд терпеливо ждала. С дальнего берега раздавалось мерное — шлеп, шлеп… Один раз на песок рядом с Асгерд упал черный комок. Она невольно отшатнулась — но то был просто придонный ил… Асгерд не могла смотреть, что делает Кюллики, ее скрывал туман. Да не очень-то и хотелось видеть, как она собирает куски тела вместе, омывает их в мертвой реке и рунными песнями сшивает разорванные жилы… Страшная работа, которую, кроме нее, не сделает никто…
— Укко, творец верховный Раны закрой десницей! Там, где распалась кожа, — Дай вырасти новой, Где были разорваны жилы — Свяжи их покрепче, Где были разбиты кости — Сызнова пусть срастутся. Привяжи к жилам жилы! Привяжи к костям мясо!Снова раздался плеск. Из тумана выступила Кюллики, неся на плече мертвое тело.
Вместе они положили его на песок.
— Целостность я восстановила, но душу к жизни вернуть не могу — не мне соперничать с Калмой. Да и никто не может, думаю — даже ты.
— Не могу, — кивнула Асгерд. — Я — не мать с волшебным ожерельем, исцеляющим все болезни. Я — Выбирающая Мертвых. И тут уж мой выбор никто оспорить не посмеет.
Кюллики кивнула, встала, поклонилась ей и снова вошла в реку, направляясь на тот берег. Только когда она совсем исчезла в тумане, издалека донеслись приглушенные рыдания. Асгерд обняла Ахти, поцеловала в губы и позвала по имени.
Вскоре его ресницы дрогнули, глаза открылись.
— Асгерд? Где мы? Я умер…
— Тсс! Ты слишком хорош для Маналы. Твое место — в Чертоге Высокого. Смотри, как горят окна в доме моего отца! Там тебя ждут, славнейший из воинов! Тебя, вырвавшего сампо из рук смерти, встретят со славой!
— А ты?
— Я останусь с тобой — навсегда!
— Тогда веди…
— Кюллики, выходя из воды, взглянула наверх и увидела, что тусклое небо Маналы очистилось, и в густой синеве загорелись звезды. Тогда она подняла грабли, положила их на плечо и, плача, побрела прочь от реки мертвых, шаркая ногами, словно древняя старуха.
Асгерд открыла глаза. Она снова была в чуме Калмы. Над ней склонились полные тревоги и надежды лица друзей.
— Ну что? — воскликнул Ильмо.
Асгерд осторожно отстранила от себя мертвую руку Ахти и села.
— Он в Чертоге Героев, — сказала она. — Калма больше не властна над ним.
— Так он все же умер! — Аке выругался. — Ты не смогла вернуть его!
— Не болтай о том, чего не понимаешь, — надменно ответила Асгерд, с трудом вставая на ноги. Йокахайнен помог ей, поддержав под руку. Он один догадался, что она сделала, потому что сам некогда устроил подобное для своей невесты и ее родичей — и сочувствовал, понимая, чего ей это могло стоить. Но Аке ничего не понимал, кроме того, что его соратник и друг не воскреснет.
— Ахти мертв, а ты ничего не смогла сделать! — бросал он обвиняющие фразы. — Да что взять с девки! Но ты, Ильмо, — он резко обернулся к нему, — у тебя же в руках сампо! Прикажи ему — пусть оно вернет жизнь Ахти!
— Нет! — вскрикнула Ильма, шагнув вперед. — Не надо! Даже мать не пожелала, чтобы Рауни ожил! Это ведь неспроста!
Ильмо заколебался.
«Вяйно сказал — ничего не желать, — подумал он. — Не желать — для себя! А для друга? Я ведь не зла хочу. Разве может быть более благое пожелание, чем возвращение к жизни?»