I. Мясо с сыром, кукурузой и пряностями (капиротада).

Сосиски, куропатки.

Утка в айвовом соусе.

Телятина в соусе из дикой горчицы.

Дрозды жареные с гренками.

Форель фри с постной свининой.

Пирог из слоеного теста.

II. Олья подрида.

Свиные ножки в слоеном тесте.

Лесные голуби под черным coycoм.

Воздушные пончики (pets de nonne).

Бланманже

Он описывает также фрукты, выпечку, маринады, вафли, приводит длинный список вин местных и завезенных из Франции.

Именно в эти неспокойные дни в таверну «К Новой Фаланге» прибыл с проверкой патруль Святого братства. Плоские лица, грубая кожа. Наглые глаза игроков в чинчон — тусклые, без живого блеска.

Они потребовали предъявить доказательства христианской благонадежности. Колумб почувствовал близость конца. И в душе слегка успокоился. Государственный терроризм порождает безумную диалектику: с одной стороны, стремление спастись, убежать; с другой — желание сдаться, испытать наконец-то худшее. У него дрожали руки, и пришлось ножом обрезать затянувшийся узлом шнурок от обшитого полубархатом того же цвета, что и панталоны, черепахового панциря-накладки. Такое защитное приспособление было обязательной частью туалета в ту эпоху. Как известно, во всем животном мире единственный самец, способный покуситься на гениталии врага, — человек.

Начальник патруля взглянул на предъявленное с профессиональной недоверчивостью. Тощий помощник-андалусец поспешил вмешаться:

— Чуть не хватает, но вполне годится. Давай!

Колумб с бережностью, с какой люди простого звания всегда относятся к документам, поторопился спрятать свое природное удостоверение личности.

Грозный командир голосом, хриплым скорее от крепких напитков, чем от тяжкой службы, сказал:

— Мы ищем блондина с голубыми глазами, возможно, тайного иудея. Приказ короля! — И он показал валета из карточной колоды.

Ноги у Христофора сделались ватными. Он почувствовал, как у него — если воспользоваться элегантным выражением дядюшки Баварелло — «подкачали почки». Черепаховый панцирь наполнился горячей жидкостью.

Толедская проститутка оторвалась от всегдашнего заварного крема и посмотрела с усмешкой.

Командир сунул ему под нос валета.

— Mai visto [40] , — сказал Христофор с уклончивостью мафиози. ОтI страха он перешел на родной язык.

Эти люди были галисийцами и андалусцами. Они получили приказ, но не поняли, что значит «блондин», и были не слишком уверены, какой цвет на деле соответствует слову «голубой». Кроме того, у карточного валета были на ногах плоские, как у тореро, тапочки, а не желтые башмаки с закрученным спиралью носом — как у миланского сутенера. Христофор был уверен: сейчас начнется погром. Ему и в голову не пришло, что кто-то вздумал искать его. Всякий гений — по определению — скептик.

Они задержались у распростертого тела Ульриха Ницша. Почему-то решили, что умирающим он только прикидывается. И жестоко избили рукоятками алебард.

Ницш приоткрыл желтые, как у затерявшихся на лесной поляне хищников Руссо-Таможенника, глаза. Его снова побили, так как в бреду он попытался обнять начальника патруля и назвал «королем Фердинандом». Перед смертью он спешил — хриплым голосом, на родном языке — щедро поделиться самым сокровенным:

— Gott ist tot! Gott ist tot! [41]

И умолял записать его слова, обнимал ногу шпика. Затем снова окунулся в спасительный обморок.

Один из андалусцев, когда-то воевавший во Фландрии, перевел со свойственной иберийцам нечуткостью к языкам:

— Он говорит, что Бог — дурак. Именно это он говорит. Тоже мне новость!

Это случилось на девятый день банкета в честь графа де Кабры. В Королевском лагере смеркалось, легкий ветер разносил от костров аппетитный, многообещающий запах. Там поджаривались на решетках гренки с кусочками коровьего вымени, козлятина, нашпигованная салом, перепела, кровяная колбаса с луком, изысканная птица — фазаны и индюки. Все это будет подано как закуска. Потом придет черед сметанного супа.

Слуги переливали вина Галисии, Риохи и Франции из благородных глиняных кувшинов в королевский хрусталь.

Развеселый оркестр пытался попасть в такт движениям труппы турецких акробатов: мужчин с усами, как у Ницша, и толстозадых женщин, обсыпанных блестками и дешевыми каменьями.

Именно в этот момент послышался топот стражников и пронзительные крики:

— Бельтранша! Бельтранша! Это она! Она!

Капитаны бросились к коням, что стояли неподалеку в загонах.

Раздался громкий лай легавых и волкодавов, которые сопровождали португальский авангард.

Во главе отряда скакала донья Хуана, Бельтранша. Скакала без седла на невероятных размеров буланом тевтонском першероне.

Итак, португальцы мчались, все снося на своем пути: походные палатки и шатры, временную молельню, королевское отхожее место, жаровни, столы. Они разрушили даже площадку для танцев.

Бельтранша — ироничная, мстительная, жестокая, но не способная радоваться, даже когда побеждала, даже когда унижала врага, — сделала полный круг вокруг королевских столов.

Затем резко остановила першерона. Длинная грива его была заплетена в косички и спадала до самых копыт. На широченной спине коня Хуана казалась чем-то случайным, эфемерным — факир с печальными глазами, похищенный боевым конем Веласкеса.