Работа эта столь огромна, что до сих пор никому не приходило в голову за нее браться и никто даже не считал ее осуществимой. Но Шлиман снова видит погруженную в полумрак комнату с низкими потолками, где горят свечи рождественской елки, и снова слышит высокий мальчишеский голос: «Когда я вырасту, я раскопаю Трою».

«Да, я раскопаю ее! Так же как я преодолел болезнь, бедность и нищету, я преодолею все препятствия, которые будут мне ставить турецкое правительство, леность, зависть и, вероятно, не в последнюю очередь протестующие крики невежд, утверждающих, что Троя находилась около Бунарбаши! Я раскопаю Трою!»

Дни, следующие за этим часом внутреннего озарения и подъема, до краев наполнены различного рода исследованиями. Шлиман обращается к греческим описаниям путешествий и находит там в изобилии материал, подкрепляющий его уверенность. Однако эти почерпнутые из книг аргументы не имеют в конечном итоге решающего значения, ибо здесь говорят как камни, так и воды! Главные аргументы — это сами реки Скамандр и Симоент, а также скалы Ройтейского и Сигейского мысов. Здесь не в пример Бунарбаши можно за время, соответствующее описанным у Гомера событиям, обежать вокруг скрытого в земле города и легко вычислить, где находился бук Зевса, могила Ила и дикая смоковница, росшая у стены. Здесь, и только здесь, могли они находиться!

В один из этих дней Шлиман стоит на крыше дома в Енишахире, маленьком турецком городке, лежащем на мысу Сигей. Позади, окутанная аметистовой дымкой, встает из фиалкового, почти недвижимого моря Самофракия, на снежной вершине которой некогда восседал Посейдон, взиравший на своих врагов-троянцев. С противоположной стороны, за холмом Гиссарлык, возвышается поросшая лесом гора Ида, трон отца богов. А между Идой и морем, залитая вечерним солнцем, простирается троянская равнина, где десять лет два героических народа противостояли друг другу. Здесь они ненавидели и убивали, здесь они любили и произносили слова, что и через три тысячи лет относятся к самым прекрасным и возвышенным из всего созданного людьми.

Шлиману кажется, будто сквозь легкую дымку тумана, опустившегося на землю, он видит носы кораблей, стан греков, развевающиеся султаны шлемов и блеск оружия, снующие туда и сюда отряды, слышны боевые возгласы и клич богов. А позади высятся стены и башни славного города...

Над равниной звучит самая прекрасная музыка, звучат стихи Гомера.

Постепенно темнеет. Зажигаются сторожевые огни. Внезапно видения исчезают. И вот он опять на крыше турецкого дома.

На следующий вечер Шлиман сидит у Френка Кольверта, американского вице-консула, в Кале-Султание.

— Я весьма счастлив, что вы, ученый, придерживаетесь мнения, что Троя находилась на месте нынешнего Гиссарлыка. Я тоже в этом убежден. До сих пор почти никто не разделял моего убеждения: к голосу Мак-Ларена, когда он сорок пять лет тому назад выступал за Гиссарлык, никто не прислушался, а к голосу Эккенбрехера и подавно. Все авторитеты были против нас и за Бунарбаши — Лешевалье, Реннель, Форхгаммер, Модуи, Велькер, Тексье и сотни других, не говоря уже о новейших немецких авторитетах — прусском генерале Мольтке, картографе Киперте, археологе Эрнсте Курциусе. Вы меня делаете воистину счастливым, господин Шлиман, и я с удовольствием предприму все, что будет в моих силах, чтобы помочь вам.

— Мне, по-видимому, придется воспользоваться вашим предложением, ибо, насколько мне известно, получить от турецкого правительства фирман, разрешающий раскопки, будет довольно трудно. Может быть, вы поможете мне и снестись с землевладельцами, которым принадлежит холм?

— Начало уже сделано, — улыбаясь, отвечает Кольверт. — Я вижу, вы не знаете, что восточная часть холма принадлежит мне. Но вы, конечно, видели следы моих поисковых шурфов. Но ведь я не ученый, а только купец и между делом археолог-любитель. Итак, приезжайте как можно скорее н начинайте копать.

— Я приступлю к раскопкам весной !869 года.

Но сейчас еще только лето 1868 года. Человек, желающий считаться археологом, должен проявить себя как автор ученых книг. И вот из путевых дневников очень быстро, как и все, за что ни берется Шлиман, возникает книга: «Итака, Пелопоннес и Троя». Ее печатали дольше, чем она писалась. Расходы по изданию книги тиражом в семьсот экземпляров берет на себя автор, а издательство отчисляет ему половину стоимости каждой проданной книги. Немецкий перевод делает старый учитель Шлимана, кандидат Андрес.

Но одной только книги недостаточно, даже если она и имеет подзаголовок «Археологические исследования». Как говорил Мефистофель? «Титул должен внушать к ней доверие».

Адольф, двоюродный брат, ныне советник юстиции в Шверине, одним из первых прочитавший книгу, держится того же мнения и предлагает свое посредничество. Философский факультет Ростокского университета присуждает ученые степени и заочно — для этого достаточно представить научный труд и написанную по-латыни автобиографию. Адольф близко знаком с профессором Бахманом и обещает позондировать почву. После оживленной переписки Шлиман переводит автобиографическое введение к своей книге на французский, латинский и греческий — он уверен, что писать так бегло, как он, по-древнегречески может в лучшем случае какой-нибудь парижский профессор. Шлиман прилагает к этому свою книгу н еще на всякий случай — описание путешествия по Дальнему Востоку. В сопроводительном письме он просит факультет соблаговолить присвоить ему степень доктора философии.