В лавках продавались мануфактура, чай, керосин, соль, спички, сигареты и, конечно, спирт в банках и плоских банчках из белой жести. Здесь можно было купить сортовую муку в аккуратно зашитых пудовых мешочках, сахар, арахис и разную мелочь — гуттаперчевые гребни, нитки всевозможных расцветок, подвязки, чулки. При надобности хозяин мог выложить на прилавок отрез первосортного китайского шелка, туфли парижской модели или маузер с патронами в фабричной упаковке. Здесь также принимали пушнину, скупали золото, меняли одну валюту на другую. Общая сумма торговых операций, видимо, была значительной, но не легко поддавалась учету.

Саша сперва подивился тому, что в маленькой нищей деревушке столько торговцев. «Да кто же у них покупатели? Кому здесь нужен такой товар? — думал он, рассматривая полки. Потом сообразил, что все это предназначено для контрабандной торговли. — Вот ведь пристроились, скажи, пожалуйста! Сколько денег таким манером перекачать можно? — Он представил себе число таких незаметных торговых пунктов вдоль всей тысячеверстной границы и ахнул. — Ну, тут крупное дело! И упаковка, видать, специальная... А что-то незаметно, чтобы купцы роскошествовали. Прибыль, наверно, большим тузам в карман идет — в Харбин или подальше», — размышлял он, суммируя свои наблюдения.

Саша не знал всей сложности существовавших здесь отношений, но понимал, что заинтересованность в контрабандной торговле простирается далеко. Он попытался расспросить об этом лавочников. Они охотно показывали свой товар, но делали вид, что не понимают вопросов.

— Моя так торгуй — покупай, продавай. Убытка нету — ладно. Хо! Убытка есть — пухоу. Шибико плёхо, — на русско-китайском жаргоне сказал владелец лавки со знаком вопроса на вывеске.

Это был плотный пожилой китаец в черном шелковом халате, в круглой черной же шапочке на голове. Ласково-добродушное выражение его лица располагало к разговору. Голос у него был размеренно-журчащий, приятный. В узких щелочках глаз застыла улыбка, в манерах так и сквозила готовность услужить.

Как же удивился Саша, когда, вернувшись в фанзу, застал там этого же лавочника в совсем другом настроении. Неприятным визгливым голосом он бранил хозяев и что-то требовал от них. Лицо у него было жестоким и высокомерным в то же время.

Старик оправдывался и униженно кланялся. Молодой рыбак стоял позади него и смотрел на лавочника таким ненавидящим взглядом, что Саша испугался, как бы дело не дошло до драки.

На кане, заложив ногу за ногу и болтая носком сапога, сидел невысокий скуластый человек с матово-желтым лицом и прищуренными глазами смотрел прямо перед собой. На нем был белый полушубок армейского образца и белая папаха с малиновым верхом.

Когда Саша попал в его поле зрения, он перестал болтать ногой и снисходительно кивнул ему.

— А я вас дожидаюсь, земляк. Какими судьбами сюда!

— Да вот... заболел, — неопределенно сказал Саша.

Лавочник выпалил еще несколько фраз и ушел, хлопнув дверью. Вслед за ним выбежал и старик, сильно расстроенный разговором.

— Что это он кричал на них? — спросил Саша, ничего не поняв в разыгравшейся перед его приходом сцене.

— Обычная тут история — долги, — сказал гость, отвернул полу и вытащил из кармана пачку японских сигарет. Закурив, он стал расспрашивать молодого рыбака. Говорил он по-китайски так бойко, что Саша не мог уловить разницы в произношении одного и другого. — Оказывается, лавочник девку у них отнял, его сестру. Продал ее в другую деревню. А теперь поросенка хочет забрать. У такого из долгов не вывернешься, сколько ни плати, — закончил он равнодушным тоном, считая эту историю делом обычным и заурядным.

Он назвался служащим японо-китайской фирмы, прибывшим сюда по делу из соседнего городка.

— Услышал про вас и счел своим долгом... Вы из Хабаровска, видно?

Саша подтвердил. Он обрадовался приходу русского и в то же время не знал, как следует себя держать с ним. Что это за человек и каковы его намерения? Когда Саша назвал себя, гость вскричал:

— Те-те-те! Вот не ждал. Алексея Никитича сын?.. Ну рад, рад, — и он церемонно пожал Саше руку. — Папаша ваш человек известный. Вели мы с ним дела. Башка!

Говоря это, он извлекал из карманов запечатанную бутылку водки, копченую колбасу и хлеб, завернутые в серую оберточную бумагу. Ловким ударом в донышко бутылки вышиб пробку.

— Эй ты, давай сюда чашки. Живо!

Распоряжался он с бесцеремонностью человека, привыкшего не встречать отказа своим требованиям.

Саша только пригубил, а пить не стал. Гость из-за этого нисколько не огорчился. Под небольшими рыжеватыми усами у него появилась холодная усмешечка, которая в сочетании с настороженно-внимательным взглядом вызывала у Саши недоверие к нему и ответную настороженность.

— А я — Соловейчик, слышали, наверно? — с откровенностью подвыпившего человека похвалился он. — Тут про меня много историй рассказывают, да большей частью — вранье. Однако провести меня трудно. Не за всякое дело я берусь. Мелочишка разная, чулки, пудра — это не мой масштаб. Теперь, брат, такие грандиозные дела предвидятся... Антик, одним словом. Вальпургиева ночь! — Он захохотал, обнажив желтые, прокуренные зубы. Затем совершенно трезвыми глазами посмотрел на Сашу и спросил, кого еще из хабаровских коммерсантов он знает. Саша назвал Чукина.