Я понимаю, что необычные условия, сопровождавшие наше появление на Красной площади, в какой-то мере могут вызвать в душе некоторых людей неприязнь к нам Примером тому служит поведение отдельных граждан, которые, увидев в нас врагов всего того, что им так дорого, не задумываясь, бросились на нас Полагаю, что они были в заблуждении.

Кого же вы в действительности видите перед собой, граждане судьи?

Я вынужден говорить о себе Матерью, советской школой, великой русской литературой, лучшими произведениями советской и зарубежной литературы я воспитан в горячей любви и уважении к закону, в любви к прогрессу, к нашей родине, к нашему народу и к народам всего земного шара. Думаю, что в той или иной степени это может сказать о себе каждый из нас Я полагаю, что это — достаточное основание, чтобы люди, уважающие те же ценности, могли бы с уважением отнестись к различиям во взглядах.

Я прошу вас, граждане судьи, видеть во мне и в моих товарищах не врагов советской власти и социализма, а людей, взгляды которых в чем-то отличаются от общепринятых, но которые не меньше любого другого любят свою родину и свой народ и потому имеют право на уважение и терпимость.

Мне приходится считаться с тем, что я, возможно, понесу наказание. Не скрою, эта перспектива меня не радует, но — прошу верить — гораздо больше меня волнуют другие, более глубокие последствия того или иного вашего решения.

Я уважаю закон и верю в воспитательную роль судебного решения. Поэтому я призываю вас подумать, какую воспитательную роль сыграет обвинительный приговор и какую — приговор оправдательный. Какие нравы хотите вы воспитать в массах уважение и терпимость к другим взглядам, при условии их законного выражения, или же ненависть и стремление подавить и уничтожить всякого человека, который мыслит иначе?

Я призываю учесть, что — как справедливо сказал здесь мой друг Литвинов — все, что исходит из социалистического лагеря, все хорошее и плохое, что происходит в нашей стране, имеет решающее значение для развития событий во всем мире. Я полагаю, что вы не только решаете судьбу нескольких человек на ближайшие годы, но так или иначе — пусть отдаленно — влияете на судьбу всего человечества. Прошу вас выполнить свой долг с мудростью и опираясь на закон. Я уверен, что вы будете исходить только из закона, и спокойно жду своей участи.

Квачевский поблагодарил суд за объективное ведение процесса, заявил, что следствие велось тоже в общем-то вполне объективно, но, к сожалению, следователь сделала из его показаний совершенно не те выводы, которые надлежало из них сделать. После этого Квачевский начал подробно отвечать по эпизодам обвинительного заключения, инкриминируемым лично ему. По первому эпизоду обвинения — антисоветские разговоры в 1964-65 гг. — Квачевский сказал, что в это время он готовился к сдаче кандидатского минимума по философии и поэтому, естественно, разговаривал дома на философские и политические темы. Но высказывался он без навязывания кому бы то ни было своих мнений, пропаганды не вел, а просто выдвигал некоторые тезисы, иногда спорные, иногда бесспорные. Перечисляя тех философов, которых он читал и ценит, Квачевский сказал: «Плеханов, Кунов, Каутский, Энгельс, да — и Ленин». Подтвердил, что по его мнению Плеханов как философ стоит значительно выше Ленина, вообще он Ленина не считает философом высокого класса, но не видит в этом мнении ничего преступного, тем более — антисоветского.

Переходя к эпизоду обвинения относительно выступления на философском семинаре НИИПП, Ква-чевский разъяснил, в чем состояли его разногласия с официальной точкой зрения. Он указал, что не считает, — вопреки В И Ленину, — будто капитализм в настоящее время является загнивающим. «Утверждаю это не я один, а присоединяюсь к мнению акад. А. Д. Сахарова».

По эпизоду с получением и передачей произведений группы Ронкина Квачевский сказал, что знакомство его с Ронкиным было довольно-таки мимолетным, что с программой группы Ронкина он был знаком, согласен с ней не был, считал ее неверной. Однако, получив ее в руки, пожалел уничтожать произведения, которые стоили авторам немалого труда Поэтому он решил их сохранить. Вторым мотивом сохранения произведений Ронкина являлось убеждение Квачевского в том, что всякие мысли, даже ошибочные, имеют значение и важны в общественно-политическом движении. Они имеют определенную ценность, следовательно, должны быть сохранены.

В чем меня обвиняют в основном' — задал он вопрос, переходя к следующему эпизоду. — В составлении, распространении документов, протестов и т. д. Прежде всего я хочу подчеркнуть, что я с большим уважением отношусь к моим московским друзьям — Павлу Михайловичу Литвинову, Ларисе Даниэль-Богораз, Делоне, Дремлюге, Бабицкому. Это — люди с чистым сердцем, благородные и действовавшие на благо нашей стране Я был убежден, — и остаюсь убежденным до сих пор, — что все протесты, которые я составлял, в основном по делу Гинзбурга — Галанскова, основательны, потому что обвинение не представило ни одного факта, опровергавшего бы мое мнение. Может быть, я неправильно расценил отдельные факты, может быть, судья Миронов, когда он кричал и топал ногами на свидетелей, не кричал, а это просто такая его манера разговаривать. Может быть, когда Церкуненко выталкивал из зала женщину, он не знал, что она в это время ждет ребенка Может быть, — не настаиваю Но факты эти имели место, и обвинение не представило никаких доказательств, что этих фактов будто бы не было Я лично знаю Гинзбурга, знаю его как честного, порядочного человека, и поэтому убежден, что то, в чем его обвинили, не могло иметь места, а поэтому не могу признать себя виновным в составлении «клеветнических измышлений».

Что касается письма Григоренко о крымских татарах, то Квачевский полагал, что, если факты, изложенные в этом документе, соответствуют действительности, то эту политику можно назвать политикой геноцида, как она там и названа Обвинение же никак не доказало, будто факты, изложенные там, ложны Аналогично Квачевский отозвался о речи Григоренко, посвященной юбилею Костерина.

Квачевский не признал вменявшуюся ему в вину литературу антисоветской «Может быть, подборка этой литературы в какой-то мере тенденциозна, но я считаю, что человек имеет право читать любую литературу, если это его интересует, и не вижу в этом состава преступления» Признавая факт получения от Гендлера ряда книг, их прочтения и возвращения Гендлеру, Квачевский не расценивал это как антисоветскую пропаганду и агитацию.