Гинзбург Александр
Шрифт:
Для чего же потребовались все эти провокации и грубые процессуальные нарушения, этот поток клеветы и ложных бездоказательных обвинений? Для {чего} понадобился этот суд? Только для того, чтобы наказать одного человека?
Нет, тут «принцип», своего рода «философия». За предъявленным обвинением стоит другое, непредъявленное. Осуждая меня, власти преследуют здесь цель скрыть собственные преступления, психиатрические расправы над инакомыслящими.
Расправой надо мной они хотят запугать тех, кто пытается рассказать об их преступлениях всему миру. Не хотят «выносить сор из избы», чтобы выглядеть на мировой арене этакими безупречными защитниками угнетенных!
Наше общество еще больно. Оно больно страхом, пришедшим к нам со времен сталинщины. Но процесс духовного прозрения общества уже начался, остановить его невозможно. Общество уже понимает, что преступник не тот, кто выносит сор из избы, а тот, кто в избе сорит. И сколько бы мне ни пришлось пробыть в заключении, я никогда не откажусь от своих убеждений и буду высказывать их, пользуясь правом, предоставленным мне ст. 125 советской Конституции, всем, кто захочет меня слушать. Буду бороться за законность и справедливость.
И сожалею я только о том, что за этот короткий срок — 1 год 2 месяца и 3 дня, — которые я пробыл на свободе, я успел сделать для этого слишком мало.
Последнее слово Кронида Любарского 30.10.1972
Суд над астрофизиком, кандидатом физико-математических наук К. Любарским состоялся в г. Ногинске Московской области. По статье 70 УК РСФСР Любарский был приговорен к 5 годам лагерей строгого режима.
О суде над К. Любарским см. «По се в» № 12/1912;
«Хронику текущих событий», выпуск 28; «Хронику защиты прав в{ СССР»,} выпуск{ 1.} — { Ред.}
Я не юрист. О юридической стороне дела здесь много говорил адвокат. Ко многим вопросам я буду подходить с позиции «простодушного» — с точки зрения здравого смысла. Я не коснусь многих вопросов. О конкретных эпизодах, фактах обвинения я буду говорить очень мало, буквально несколько слов. Но, как уже заметил адвокат, обвинение в полном объеме требует изменений. Прокурор полностью поддерживает обвинение, в то время как в нем имеется по крайней мере 3? неточностей. Кстати, 5 из них исчезло после показаний Попова. Осталось не так много — всего 32. Я думаю, что повторять этот список не имеет смысла… Разобраться в этом — дело суда. Я полагаю, что суд, в отличие от прокурора, учтет это. Ибо речь идет о том, чтобы, как сказал прокурор, в судебном заседании было все детально исследовано. Я полагаю, что эти исследования найдут свое отражение в решениях суда. Они, правда, не нашли никакого отражения, к сожалению, в речи прокурора.
А там есть вещи поразительные. Есть эпизоды, которые ниоткуда не взяты: ни мною не высказаны и не подтверждены свидетелями, — а тем не менее они представлены так, что якобы и я их высказал, и якобы они подтверждены свидетельскими показаниями Речь идет об эпизодах, связанных с Поповым, Владимирским.
Буквально два слова о том, чему так много внимания уделил прокурор, а именно — об источниках получения самиздатской литературы Нет, гражданин прокурор, отнюдь не голые декларации я имел в виду В моем заявлении, переданном суду [1] , есть интересующие вас и место, и время, и обстоятельства И я всего этого не говорил только по той простой причине, что действительно — в чем вы совершенно правы — для квалификации моих действий это никакого значения не имеет. А вот что касается Шихановича, которого вы категорически считаете источником, — то ни места, ни времени, интересующих вас, нет ни в материалах предварительного следствия, ни в материалах судебного следствия.
1
В заявлении, переданном Любарским в начале судебного заседания, говорится, что часть литературы была им получена от А Вольпина На предварительном следствии Любарский не назвал это лицо по моральным соображениям В настоящее время Любарскому стало известно, что А Вольпин покинул Советский Союз, потому он счел возможным назвать этот источник.
В конце концов, речь должна идти в первую очередь не о фактах, не о конкретных эпизодах. Не здесь лежит основное разграничение моего разногласия с обвинительным заключением Не в том, будет ли тот или иной эпизод включен в обвинение. Как бы ни квалифицировать происходящее здесь — по статье 70, как предлагает прокурор, или по статье 190, как просит адвокат, — главный вопрос, который придется решать, — вопрос о степени криминальности тех или иных произведений. К сожалению, в тексте законов нет четких признаков, по которым то или иное произведение может быть названо криминальным, и поэтому приходится признать, что имеется весьма и весьма широкий диапазон признаков на этот счет В частности, степень криминальности зависит от географии. Например, у меня при обыске были изъяты такие произведения, как «Реквием» Ахматовой, «Наследники Сталина» — фрейдистский анализ романов Кочетова и Шевцова. Мне они не инкриминируются В Одессе же Р. Палат — ник «Реквием» был инкриминирован, а «Наследники Сталина» были инкриминированы Мельнику — при этом не только тот самый документ, но даже и тот самый экземпляр Как видите, имеется противоречие в применении закона в зависимости от географии Одесса, Ленинград, Москва.
И со временем меняется дело. Вы знаете, что многие авторы Бабель, Пильняк — еще некоторое время назад считались антисоветскими У меня при обыске изъято «Письмо Раскольникова Сталину», которое раньше было криминалом номер один, а теперь известно как высокопатриотический документ Все это я говорю к тому, что приходится все время, к сожалению, быть очень осторожным, именно в силу неточности оценок что же считать криминальным?!
За время моего, так сказать, общения с Самиздатом мне трижды попадались в руки весьма своеобразные издания. Это книга Франсуа Феито под названием «Венгерская трагедия», это книга Тома Клиффа «Сталинистская Россия», это книга Рассела Гренфелла «Ненависть прежде всего» Если бы все эти книги были у меня изъяты в машинописном исполнении, то я не сомневаюсь, что по крайней мере две из них вошли бы в текст обвинительного заключения как книги антисоветские. Но вот в чем дело книги изданы издательством «Иностранная литература» — все три, но с номерами и с грифом «запрещенная литература». Спрашивается: для кого запрещенная? Очевидно, не для тех, для кого она издана То есть есть круг лиц, который может и даже должен их прочитать. Очевидно, что остальные граждане Советского Союза считаются недостаточно грамотными для этого. Но допустим так А вот такой вопрос. В свое время Госполитиздатом была выпущена знаменитая книга Г Уэллса «России во мгле», на каждой странице которой есть антисоветские измышления, порочащие советский общественный и государственный строй, на каждой странице. Выход найден очень простой: книге предпослано предисловие, где сказано, что советский читатель сам сможет разобраться, где здесь правда и где здесь ложь…
Значит, дело не только в том, какие факты и какие оценки приводятся в том или ином произведении Ведь формально, строго говоря, в законе нет никаких оговорок на этот счет, значит, речь идет не только о том, что, но и прежде всего, с какой целью данное лицо или организация читает или распространяет ту или иную литературу. Вот здесь-то и лежит водораздел понимания того, как относиться к происходящему. Именно здесь, и нигде больше.
Так вот, какие же мотивы руководили мною? Обвинение отвечает очень коротко действия в целях подрыва и ослабления советской власти. Обвинение, освещая эти мотивы, сообщает цитаты из текста закона и ничего больше. Но почему? С какой целью то или иное лицо — конкретно, я — с точки зрения обвинения, начинает читать, а тем более распространять Самиздат? Я думал, что прокурор выскажется в своей обвинительной речи по этому поводу Много о чем можно было бы говорить Но этого нет По той простой причине, что мотив о подрыве и ослаблении советской власти — это миф, ничем не подтвержденный.