Нас не пускали внутрь. Сына его не пускали внутрь. Родственников. Только особо приглашенных. Только специально выделенных и проверенных.

И мы не удивлялись. Так оно было не в первый раз. Так оно было всегда.

«…частная практика по преподаванию иврита не допускается».

«…частное преподавание иврита запрещено…»

«…преподавание указанного предмета является запрещенной деятельностью».

Из официальных писем.

Такого еще не бывало!

Нет, не бывало еще такого в истории российского еврейства.

Всякое случалось, а такое, вроде, нет.

Смутно, намеком, слабым воспоминанием в памяти престарелых отцов наших мелькает нечто подобное, но мы, теперешние, этого не знаем. Откуда нам знать, нам, российским евреям, с нашей историей незаписанной, с нашей традицией оборванной, с нашей забывчивостью невероятной?

Откуда нам это знать?!

Наша история — это память наша. Зыбкая и ненадежная.

До первого склероза.

До первого приказа.

Да первого испуга…

На нашей памяти такого еще не бывало.

Не было такого на нашей куцей, обгрызанной памяти!

Сегодня…

…в Москве…

…в народном суде…

…судят язык иврит!

На скамью подсудимых не посадишь существительные с глаголами, суффиксы с приставками.

На скамье подсудимых — Иосиф Бегун.

Инженер. Преподаватель. Кандидат наук. Шесть лет в отказе. Шесть лет без работы. Был сторожем — уволили. Подсобным рабочим — тоже уволили. Средства к существованию — преподавание языка иврит.

Так за что же судят его?!

За паразитический образ жизни.

9 часов 30 минут утра.

Милиция. Агенты в штатском. Патрульные машины.

Стоим у дверей суда, стоим и ждем. Друзья стоят, ученики стоят, сын…

Суд еще закрыт, но в двери уже проскальзывают «свои» люди. По одному. Разно одетые, разно обутые, разно причесанные — с одинаково безразличными глазами. Торопятся занять места в зале…

10 часов утра.

Открываются двери, но нас не пускают. Ни друзей, ни учеников, ни сына…

Зал уже полон. В зале сидят «представители трудящихся». Где мы их только не встречали, этих «представителей»? У синагоги — они. На демонстрациях наших — они. У домов наших — тоже они. С фотокамерами, с магнитофонами, со всякой прочей техникой…

Если бы сами трудящиеся хоть один раз могли увидеть своих «представителей»!

Встать! Суд идет.

Кого же увидит Бегун на суде?

К кому обратится за сочувствием и справедливостью?

Кто выслушает его и поймет?

Безразличные глаза.

Безразличные глаза…

Все шесть лет он просил, чтобы его официально зарегистрировали как преподавателя. Все шесть лет он предлагал платить налоги, как это делают тысячи других. Но ему постоянно отказывали.

И не только ему…

На улицах Москвы висят объявления: «Преподаю физику», «Преподаю математику», «Преподаю английский». Нет только объявления о языке иврит.

Это удалось один только раз, после тяжелой баталии — повесить такое объявление. Пробили однажды стенку, упорством своим и упрямством. Но зарегистрироваться все равно невозможно. И заплатить налоги. И получить официальное право на преподавание.

Почему это?

А потому! Чтобы не учили. Чтобы не учились. Чтобы оставалась у властей вечная возможность осудить за паразитический образ жизни…

11 часов утра.

Заседание продолжается.

Судят язык иврит.

Судят причастия и глаголы, спряжения и синтаксис.

Судят Иосифа Бегуна.

Подсудимый сидит в тюрьме уже два с половиной месяца, из них большее время — в голодовке протеста.

Неужели настолько опасен этот человек, что нельзя ему до суда ходить на свободе?

Неужели настолько опасен этот язык, что нельзя учить его и преподавать, читать на нем и говорить?

Повесь сегодня объявление, что желаешь обучать французскому языку, китайскому, кхмерскому, суахили — пожалуйста!

Предложи сегодня научить всякого желающего языку давно вымершей народности — и ты уважаемый член общества!

А иврит — нельзя.

Может, нету на свете такого языка?

А это уже суд решит: есть или нет…

12 часов дня.

Заседание переносится на другой день…