– Ты лучше спроси, Моурави, почему я до сих пор не кусаюсь? Сколько трудов мы с тобой положили! Сумасшедший мальчишка кричит, чтобы сняли с него кличку «правитель». Он трубит, что вся охота за крупными и малыми делами царства обходится без главного загонщика из рода Мухран-батони. Князья при встрече с ним отводят глаза и, вертя лисьими хвостами, льстиво занимают его внимание пустыми разговорами. Разве нельзя оружием заставить хищников уважать решение Картли?

Не прерывая возмущенного князя, Саакадзе думал: «Хорошо, что старик не догадывается, что это он, Моурави, внушил самолюбивому Кайхосро мысль об оставлении престола».

– Сам Кайхосро подает плохой пример, открыто показывая пренебрежение к своему сану.

– А я о чем говорю? Разве можно понять, какая бешеная собака его укусила? У нас в роду не было глупых. Не найдешь ли ты, Моурави, своевременным внушительно побеседовать с неблагодарным?

– Побеседую, Мухран-батони. Надо так сделать, чтобы народ Картли умолял правителя не покидать трон.

– Ты это сделаешь?

– Клянусь мечом – да! Ибо, свидетель бог, не только люблю Кайхосро, но и всем сердцем восхищаюсь его умом и благородством.

Сине-зеленая дымка паласом расстилалась над еще сонной долиной. Стая за стаей с севера низко тянулись лебеди. Саакадзе, придержав Джамбаза, проводил их зорким взглядом.

– Вот, Эрасти, на юг держат поздний путь. Значит, осень будет долгая и теплая.

– Не настал ли час, Моурави, скушать все же чурек с сыром? Надоело держать! – хмуро буркнул Эрасти.

– Можно подумать, что ты жареного фазана предлагаешь, а я отказываюсь.

– Что же, мне до первого снега беречь дар божий?

Саакадзе приподнялся на стременах и сорвал ветку, отягощенную желудями:

– На твое счастье, снега в эту зиму будет много. Посмотри, сколько красавцев на одной ветке.

– Этим можно радовать свиней, а я – только ишак.

– Сейчас в Носте проверим, если откажешься от тунги вина и чахохбили, тогда твоя правда. Ну, давай развеселим аппетит! – И, взяв у встрепенувшегося Эрасти чурек, разломил пополам и предложил Эрасти разделить с ним скудную трапезу.

Георгий принялся за обе щеки уписывать хрустящую горбушку, обильно посыпанную острым сыром. Они выехали на опушку и по откосу спустились в лощинку к роднику. Джамбаз радостно заржал, решительно остановился и потянулся к воде.

Всадники спешились. Саакадзе, прильнув к каменному желобку, стал глотать прозрачную воду, словно собирался осушить весь родник.

В Носте Хорешани встретила Саакадзе упреком: совсем забыл семью, а сейчас нужны его советы, – ведь предстоят две свадьбы!

– Очень хорошо, – рассмеялся Георгий, – почти все владетели из замков переехали в Тбилиси, – ждут обещанных празднеств, а обещанное надо выполнять. Вот и включим свадьбы в число празднеств.

– Кстати о свадьбах, – с напускной важностью проговорил Дато. – Ко мне уже дважды приезжал Беридзе из Лихи.

– А что ему, речному червяку, надо? Не пошлину ли решили убавить и тем мозгов прибавить? – хмурился Элизбар, вспоминая неудачный исход своей миссии.

– Про пошлину совсем не говорил, а про невесту слишком много. Дочь высокого Иванэ, Нателу, высмотрел его старший сын; оказывается, умирает от любви… умоляет помочь.

– От одной любви? А может, и от страха за участь лиховской рогатки? Полтора мешка речного песка им в рот! И еще добавь…

– Не кипи, Димитрий, – поспешно прервал Дато, – что может выйти из ничего? Каждое воскресенье приезжают лиховцы высматривать невест. Но ни атласные куладжи, ни дорогие украшения не прельщают ностевок. Самая невзрачная, Софико с Нижней улицы, не пожелала выйти замуж за водяного черта…

– А этот, собачий сын, самую красивую выбрал.

– Это, Даутбек, и я заметил.

– Еще бы Дато не заметил, – прыснул Гиви, – сам перед ней крутил усы в церкви.

– А Натела как? Не соблазнилась богатством?

– Ты угадал, Георгий, соблазнилась, только стыдится подруг, молчит. Полагаю, Иванэ тоже жаждет за самого богатого лиховца выдать дочь, но стесняется дедов, засмеют.

– Вот что, передай Беридзе, что ты меня упросил. Быть свадьбе.

– А это зачем, Георгий?

– Так, мыслю, следует. Нельзя влюбленного томить в путах Великого Моурави.

Долго потешались над лиховцами, изощряясь в «ласковых» эпитетах и «красочных» пожеланиях.

Шутила и Русудан, но вдруг круто изменила разговор, уверяя, что княгинь-покровительниц восхищают лишь те шаири, которые воспевают их добродетели, а сказания – исключительно восхваляющие их род. Фрески, свитки, наука о звездах на одних навевают приятный сон, а в других пробуждают желание вцепиться друг другу в горло за первенство. Она, Русудан, это предсказывала! Напрасная трата времени и денег.