Караджугай морщился: как будто шах-ин-шах сам обо всем не знает; но даже отважное стремление князя вернуться в Метехи не вынудит «льва Ирана» вновь опрометчиво направить свои стопы в картлийскую тину.

Помня указания Саакадзе, купец на расспросы хана, захлебываясь, рассказывал о неприятных новшествах в Картли. Моурави совсем ослеп от власти, он подымает на вершину торговых дел только ставленников азнауров, а обнаглевшие амкары, выковывая оружие для Саакадзе, стуком молотков оглушают путника за два агаджа.

– По-твоему, купец, торговля и амкарства обогащают Картли?

– Высокочтимый хан из ханов, – обогащают сундуки правителя и Моурави. Недаром он возвел новые сторожевые башни на границе Картли с ханствами, подвластными Ирану. Недаром арбами свозит туда оружие, стрелы и медные котлы для кипячения смолы, в каменщики тащат мешками острую мраморную пыль.

– А на турецкой границе не строит башни предусмотрительный полководец?

– Не строит, благородный хан из ханов, с османами золотым виноградом дружбу скрепил. Еще, говорят, Саакадзе дал клятву султану так осветить полумесяц, чтобы солнце на спине льва навеки померкло.

Караджугай не сводил глаз с купца, и от этих проницательных глаз мурашки забегали по спине рассказчика: кажется, перестарался!

– Удостой мой слух, купец, пояснением: почему вместо довольства от дел Саакадзе ты в недостойной ярости? Ведь, обогащая страну, он обогащает тебя?

– Меня? О святой Саркис! Защити и помилуй раба твоего! – с ужасом выкрикнул Вардан, почувствовав, как веревка из золотой тесьмы все сильнее затягивает ему горло.

Но этот искренний ужас ввел в заблуждение зоркого хана, и он уже мягче спросил:

– Вижу, тебя не на шутку напугал Саакадзе.

– О хан из ханов! – Спазмы радости сдавили грудь Вардана.

И снова Караджугай истолковал это иначе. Да и непонятно, почему он вдруг заподозрил купца. Ведь послание привез он не от Саакадзе, а от князя, которого нельзя заподозрить в дружбе с изменником Ирана.

– Говори все, купец, уши мои открыты для истины. Но если ложью намерен затуманить меня, не удивляйся изощренности палачей.

– Глубокочтимый Караджугай-хан, двадцать пять лет меня обогащал князь Шадиман Бараташвили, а сейчас лавку мою обходят даже амбалы, ибо Саакадзе только меня не замечает на майдане… Я уже собрался, захватив семью с товаром, бежать тайно в Иран, но увидел, сон, будто змея в княжеской короне дерется с барсом; поэтому решил раньше проведать, не собирается ли Шадиман вернуться в Метехи, или ему приятнее состариться в крепости?

Вардан пустился в повествование, как за табун коней и кисеты с монетами ему удалось пробраться в крепость и устроить побег князя. Светлейший убедил его, что ждать конца власти Саакадзе недолго. Лишь бы шах-ин-шах – да продлит аллах драгоценную жизнь до конца света! – внял мольбам князей… И вот он, Вардан, по приказанию князя припадает к стопам советника «льва Ирана» с мольбой о заступничестве.

Караджугай строго заметил, что советовать «тени божьей на земле» может только пророк. Но он, «грозный глаз шаха», передаст послание царя Симона и Исмаил-хана. Погладив шрам на левой щеке, добавил: пусть посланник поторгует в Исфахане и запасется товаром более надежным, чем турецкий, ибо, как бы купец ни скорбел о судьбе страны, о торговле он не забывает…

Вардан провел на майдане три дня, а в воскресенье отправился к миссионерам поблагодарить хотя и католического, но все же бога, за удачную торговлю, а также пообещать поставить толстую свечу в случае благополучного завершения своего путешествия.

На площадке мраморного портика, опирающегося на строгие колонны, Вардана встретил молчаливый миссионер в черном облачении. Он весьма удивился, выслушав желание купца принять благословение от Пьетро делла Валле, и стал доказывать, что с такой просьбой надо обратиться к патеру итальянских монахов кармелитского ордена отцу Тхадео ди Сэнт Елизео.

Но Вардан упорно настаивал на своем. Монаху надоела беспрерывная речь и беспокойные жесты паломника, и он отправил Вардана с молодым послушником к дому делла Валле.

Напрасно и тут хотели от него отделаться, купец упорно твердил, что он хочет облегчить душу принятием святых таинств.

И так молитвенно сложил руки, и так вопрошающе вскинул плутовские глаза к небу, что Пьетро делла Валле нетерпеливо спросил:

– Говори, откуда ты и зачем прибыл?

Благочестие мгновенно сползло с лица Вардана. Он вынул кольцо и положил его перед тайным посланником римского папы Урбана VIII. Хотя итальянец сразу узнал, чье оно, но притворился непонимающим. Даже после подробного описания, зачем несчастный Вардан здесь, Пьетро холодно заметил, что сын Моурави, преславный Паата, из христианского сострадания погребен монахами, и он, гость персидского шаха, больше ничего не знает. Купцу следует договориться с миссионерами.

Вардан отказался: дело требует большой тишины, ибо, если кто из шахских лазутчиков догадается о поручении Саакадзе, то благородному итальянцу придется отправить в Картли два праха.

Подумав, делла Валле обещал уговорить монахов помочь купцу… Пусть придет в католический храм в следующее воскресенье. Вардан возмутился: исфаханская земля жжет ему пятки, он только тогда вымоет свое лицо водой, когда очутится за пределами «солнца Ирана». А до этого дня холодный и горячий пот от бесед с ханами вполне заменяет ему баню.