Хозяйские наблюдения прервал приход католического монаха. Посольский толмач Семен Герасимов перевел приветствие «трудящимся во славу церкви и процветания христовых царств».

Послы сдержанно ответили, что царь-государь всея Руси печалится о всех христианских царях.

– Санта Мария! Почему же с нехристями дружбу, как полевой кафтан, крепкими нитками сшиваете? – удивился монах, слегка коверкая персидскую речь.

– Дружба торговая – не церковная.

– Но божия… Во славу девы Марии каждый купец молит творца ниспослать ему прибыльное дело, а по-мирскому сказать – помочь выгоднее обмануть ближнего, за что обещают светлейшего престола смиреннейшим слугам вклады и толстые свечи…

Коробьин и Кувшинов, выслушав озорной перевод, так и застыли от изумления. Посол подозрительно оглядел католика:

– Ты кому бьешь челом – богу али сатане?

– Повинуюсь истинному наместнику Христову. Поэтому и проник в настоящий смысл вашего, особого приезда в Иран, ибо не только о торговой дружбе будете плести разговор с шахом, но и о военном союзе против турок, а турки грузинам дружбу и военную предлагают и торговую.

– Непригоже грузинцам против единоверной Руси идти!

– Санта Мария! А пригоже оставлять в пасти «льва Ирана» единоверного царя?

– О его царском величестве Теймуразе говорить нам наказал патриарх всея Руси святейший Филарет.

– Я не о Теймуразе вспомнил, он, слава Христу, не очень понадеялся на серебряные трубы ангелов и скрылся в турецкую крепость. Я господ высоких послов о другом царе грузинцев вопрошаю: на сколько аршин протянется ваша забота о царственном брате во Христе? Будете ли плести разговор о царе Картли – Луарсабе?

Коробьин насупился, по его щекам полыхнул огонь румянца.

– А вам, католикам, какая печаль?

– Господин высокий посол, большая. Святейший папа наш милостиво решил, если вы отступитесь от единоверного царя, самому выполнить богу угодное дело: предложить светлому Луарсабу освободить его от плена персидского, но с тем, чтобы царь принял римское учение, повелел своим чадам последовать за ним по спасительному пути, ибо римская церковь пришлет в Иверию не только епископов, но и воинскую силу.

Если Коробьин в Москве понял намек Филарета: не очень настойчиво добиваться освобождения картлийского царя, то сейчас, обеспокоенный предупреждением католической миссии, сухо заявил, что прибыл он в Исфахан именно по этому важному делу. Не может патриарх всея Руси спокойно взирать на страдания христианского царя, а католикам не пристало поучать бояр государевой думы.

Монах поднялся. Он передаст отцу Тхадео беседу с благочестивыми послами и еще раз придет к ним после вторичного приема московитов шахом. Тогда папу римского осенит святое небо, и он вызволит из неволи царя-мученика, ибо сказано: на каком осле скачешь, того и погоняй.

Впрочем, это изречение Папуна, так как это был он, произнес по-грузински. Оставив толмача озадаченным, усмехающийся азнаур плотно надвинул капюшон и вышел из посольского дома.

Он похвалил себя за умелое подражание разговору делла Валле. Судьба благоприятствует дервишу и монаху. Теперь он спешил к Исмаилу, деду Керима, где тайно жил и переодевался. Надо снова превратиться в дервиша. Еще неизвестно, во скольких масхара должен он перевоплощаться, пока не выберется из благословенной пасти «льва Ирана»!

Два дня Папуна подстерегал молодого Джафар-хана у мозаичного входа мраморного дворца Караджугая. Слуги сказали дервишу, что щедрый хан отсутствует: занят погоней за дикими козлами.

Папуна колебался. Пойти прямо к Караджугаю? Но прозорливый хан даже Вардану не совсем поверил. Можно погубить многое. На кого Тэкле оставить? А бедная Нестан? Этот волчий хвост, Зураб, думает о ней меньше, чем пчела о шашлыке…

Полный раздумья, Папуна кружился у двора хана, все больше возбуждая неудовольствие слуг, не решающихся его прогнать. Назойливость дервишей вошла в поговорку, но они стоят близко к аллаху, могут проклясть, особенно этот, такой страшный. Вероятно, темный шрам на шее у него от веревки, когда шайтан тащил его к себе.

В ожидании приезда Джафар-хана Папуна бродил по знакомому ему Исфахану, приближался к дому, где жил Георгий Саакадзе… Паата! Тут они навсегда расстались. Папуна спешил прочь от этого места и вновь к нему возвращался.

Дом стоял запертый, ибо шах решил в нем истязать пойманного Саакадзе… А вот башенка, отсюда любил Паата смотреть на звезды. Вновь и вновь возвращался Папуна к великолепному дому, где выросли дети Саакадзе, где состарился душой он, Папуна Чивадзе, верный спутник великого, но беспокойного Моурави. Папуна вздохнул, вспоминая, какую борьбу пришлось вести ему с Георгием, прежде чем добился от него разрешения на поездку в Исфахан. Отпуская Папуна, Георгий посоветовал ему посетить итальянца делла Валле и обратить внимание на русийское посольство: какие дела – торговые или военные – волнуют сейчас единоверцев. Не мешает заметить: так ли бурлит исфаханский майдан, как до Марткобской битвы… Вообще почему-то неугомонный Моурави стал интересоваться не только своими, но и вражескими майданами. Что делать: когда шашка стынет на стене, руки тянутся к аршину. Папуна прислушался, тягостное молчание исходило от когда-то шумного дома Саакадзе. Даже птиц не было – их разогнали. Сад покоился под зеленым саваном… Папуна горестно махнул рукой и поспешил прочь.

На этот раз он вовремя подошел к мозаичным воротам. Молодой хан Джафар с друзьями поворачивали коней к подъездному своду. Суетились слуги и стража. Распахивались решетчатые створы. В суматохе Папуна протиснулся к хану и с криком: «Послание от аллаха», – бросил Джафару свиток, запечатанный синим воском.

Джафар изумленно обернулся, но вестник неба бесследно исчез. Молодые ханы хохотали: наверно, аллах шлет свое одобрение желанию Джафара попировать с друзьями после удачной охоты.

Но едва Джафар вскрыл печать и прочел первые строки, как стремительно бросился в покои отца…