К концу месячной смены, в последний рабочий вечер, 28 февраля, Яирам получил разрешение побывать в столовой. Он пришел, когда работа на кухне была в общем закончена и работники наводили порядок. Джакомо, в голубом халате с засученными рукавами, с немалым трудом отмывал огромный котел.

— Забавно, — рассмеялся Яирам, стараясь, однако, не обидеть друга. — Ты выглядишь забавно, но все равно синьора Строгость можно узнать за километр.

— Ты лучше посмотри, — ответил Джакомо, не прекращая работы, — посмотри, какие навыки нужны мойщику посуды. Тебе тоже не мешало бы получить какую-нибудь дополнительную профессию. Альтернативную, как теперь говорят.

— Мне кажется, из меня получился бы идеальный мойщик посуды. Я чувствую, у меня это в крови. Винчипане Яирам — первоклассный мойщик посуды! И при необходимости, если только будут платить по профсоюзному тарифу, еще и домашний работник, этакий мастер на все руки. — Яирам отвел взгляд. — А что еще меня может ожидать в жизни? Разве я похож на преподавателя?

— Совсем не похож.

— А на чиновника?

— Уж точно нет.

— Может, на менеджера или мелкого предпринимателя? Или, страшно сказать, на крупного?

— К сожалению, нет, дорогой Винчипане. — Джакомо оставил шутливый тон. — А в самом деле, что ты думаешь о своем будущем? Как его себе представляешь?

Яирам тоже перестал улыбаться:

— Понятия не имею. Ничего не представляю.

Джакомо снял резиновые перчатки и пошел мыть руки.

— А про меня что скажешь?

— О, тут масса вариантов. Даже генералом могу тебя вообразить или кардиналом.

— Физиономия, которая годится на все случаи жизни. Сойдет в любом деле.

Яирам не ответил. Он держал в руках тарелку и, казалось, внимательно рассматривал ее.

— Скажи мне правду, Джакомо. Ты не хотел, чтобы я пришел сюда, потому что стыдился, что увижу тебя за таким занятием.

— Нет. Просто работа — это не спектакль.

— Скажи правду, Джакомо. Ты должен сказать всю правду до конца. Ты боялся предстать таким, какой ты есть, не прикрытым толстой броней самолюбия.

Джакомо сильно покраснел, но не захотел спорить и промолчал. Он снял халат и начал переодеваться.

Яирам резко бросил:

— Я заслуживаю только молчания. Друзья — да, но не равные, так ведь?

— Оставь, Яирам. Пойдем отсюда.

На улице стоял густой туман. Некоторое время они шли молча. Наконец Яирам предложил:

— Сейчас еще только десять часов, может, пойдем куда-нибудь?

— Я хочу домой. Мне нужно выспаться.

Яирам направился было в другую сторону, но остановился, услышав, что друг зовет его.

— В чем дело?

Джакомо стиснул губы, глядя на Яирама. Наконец сказал:

— Уже некоторое время все думаю и думаю об этом. Хотел бы ты войти в нашу лигу?

У Яирама чуть не вырвалось восторженное «да».

— Посмотрим. Не уверен, окажусь ли я на высоте.

— Ты же видел. До уровня мойщика посуды на кухне ты дойдешь без труда.

— Конечно. А что еще я должен буду делать?

— У нас нет обязанностей. Каждый выбирает сам, что ему делать.

Яирам рассмеялся:

— Разве не забавно, что именно ты, синьор Долг, говоришь мне, что никаких обязанностей нет?

Придя домой, Джакомо постоял в размышлении перед византийской Мадонной. Потом, охваченный неодолимой сонливостью, прямо в одежде упал на кровать.

Он спал глубоким сном. Но благотворного отдыха не получил. Это был не столько сон, сколько состояние каталепсии или паралича: в мозгу его, словно на сцене, действовало, нагромождаясь друга на друга и гротескно видоизменяясь, множество разных образов.

Обликом они походили на его близких. Мать играла на рояле, но клавиши приклеивались к ее пальцам, отец сначала стоял к нему спиной, потом медленно поворачивался, и лицо оказывалось голым черепом, который что-то беззвучно кричал ему. Яирам, с обнаженным торсом и со связанными за спиной руками, развязно смеялся, в то время как падре Белизарио хлестал его до крови власяницей. Зато настоящим хлыстом орудовал Гельмут Вайзе (преподаватель немецкого языка, у которого несколько лет тому назад занимался Джакомо), заставляя все быстрее и быстрее бежать четверку черных лошадей, запряженных в телегу с горой трупов. Джакомо мучительно хотелось что-то сделать, но он совершенно не мог ни двигаться, ни говорить.

Тем временем от скита Сан-Себастьяно, погруженного в темноту, отъехало такси, направлявшееся в центр города, и пассажир все время поторапливал водителя.

Внезапно Джакомо перестал метаться и застыл, охваченный неодолимым ужасом.

Он увидел Анну.

В белом подвенечном платье она была необычайно красива, но лицо ее искажали злоба и ненависть. Она шла медленно и неуверенно, словно слепая, плохо ориентируясь в пространстве. Девушка приближалась к его кровати, обеими руками держа тяжелый средневековый меч.