Шрифт:
– Personne, madame [79] , – ответил, пожав плечами, Шадурский.
– Und haben sie nichts gehort? [80]
– То есть, насчет чего это? – переспросил он.
– Un petit scandale, qui est arrive dans le grand monde… [81]
– Какой скандал? – притворился Шадурский, начав с первых же слов догадываться, в какую сторону клонит генеральша, в намерении выпытать от него что-нибудь подходящее.
[79]
Никого, сударыня (фр.).
[80]
И ничего не слышали? (нем.).
[81]
Небольшой скандал, случившийся в высшем свете… (фр.).
– Ах, так вы не слыхали? – равнодушно и рассеянно проговорила она.
– Ничего не слыхал, а что?
– Нет, а то ж так!
– Однако?
– Non, commerage! [82] и говорить не стоит! – поспешила замять генеральша, видя, что он ничего еще не знает, и опасаясь, как бы не обмолвиться чем-нибудь лишним. «Пусть от других сплетни узнают, лишь бы от меня без нужды и без цели ничто не выходило», – было постоянным ее правилом.
Шадурский, оставшийся не мало доволен тем, что она, по-видимому, не имеет на него никаких подозрений, в свою очередь тоже поспешил отклониться от дальнейшего разговора насчет скандала.
[82]
Нет, сплетни! (фр.)
– Послушайте, Амалия Потаповна! по старой дружбе у меня к вам будет еще одна маленькая просьба! – сказал он с тем решительным выражением в лице и в голосе, с каким обыкновенно говорит человек, у которого долгое время не хватало духу начать высказывать что-либо затруднительное или неловкое и которого, наконец, по пересилении самого себя, что называется, прорвало.
– Дело для меня очень близкое и интересное, – добавил он, стараясь говорить и небрежнее и равнодушнее, чтобы смаскировать этим то маленькое волнение, которое заставило посильнее забиться его сердце от некоторой щекотливости предстоящей просьбы.
– Н-ну? – протянула генеральша, вытянув вперед свою мордочку.
– Я бы попросил вас разузнать кое-что… по секрету…
– Ага!.. Je comprend… je comprend bien ca [83] , – с живостью подмигнула ему Амалия Потаповна.
– Нет… да вы что думаете? – спросил Шадурский, который искал как бы половчее объяснить ей свое дело.
– Eine dame, glaube ich? jung und charmant? [84] – опять подмигнула генеральша.
– Нет, не совсем так… Мне бы – вот видите ли – хотелось бы знать… как вам сказать-то это?.. хотелось бы знать, кто интересовал мою жену в нынешнюю зиму, – выговорил наконец Шадурский, стараясь принужденными улыбками смягчить смысл своей фразы и потупясь, чтобы не встретиться с взглядом генеральши.
[83]
Я понимаю… я хорошо понимаю это! (фр.)
[84]
Дама, думаю я? молодая и хорошенькая? (нем.)
Эта последняя, действительно, глядела на него во все свои толстые, изумленные глаза.
– Как!.. – воскликнула она, – aber sie selbst? [85] такой прекрасный, красивий мужчин! Est-ce possible? [86] *
Шадурский покраснел и еще более потупился. Ему окончательно стало неловко. Он закусил губу и пожал плечами.
– Non! vous-vous trompez, monsieur! [87] – сказала она решительным и разубеждающим тоном. – Я ж ничего не знаю, а я бы все знала, кабы что было… Et dans le monde on n'a jamais parle de cela [88] .
[85]
Но вы сами? (нем.)
[86]
Возможно ли это? (фр.)
[87]
Нет! вы ошибаетесь, сударь! (фр.)
[88]
И в обществе никогда не говорили об этом! (фр.)
– Да в свете-то, может, и точно никто не знает, – согласился Шадурский, – но… я имею некоторые причины предполагать…
– Да! а то ж я и забыла! Ведь вас не было по зиме! – домекнулась m-me фон Шпильце.
– Ну, вот то-то же и есть!.. Я не то чтобы из ревности… а так собственно…
– Ah, oui, monsieur est un peu curieux! ich verstehe! [89] – любезно поддакнула генеральша.
– Ну, понятное дело!.. – подхватил Шадурский. – Спросить ее самое, согласитесь, не совсем-то ловко: может быть, я и ошибаюсь; а между тем хотелось бы знать, кто… Дело прошлое, – продолжал он, как бы оправдывая не то себя, не то супругу, – дело прошлое – и я нисколько не претендую… в наш век… тем более Жорж Занд… Вы понимаете!
[89]
О, да, сударь немного любопытен! я понимаю! (фр., нем.)
– N-nu ja-a!.. [90] понимай!
– Тем более, что и сам я не безгрешен бывал иногда, – говорил князь, стараясь улыбаться и думая отговорками своими смягчить дело настоящей, голой истины – и перед генеральшей (как будто ее можно было провести этими смягчениями!), и перед своим собственным самолюбием. Его уж давно-таки помучивал вопрос: кто любовник жены? чем прельстил он ее – умом ли, красотой или положением? и не разыгрывает ли он, муж, перед ним комической роли благодаря незнанию своему? Впрочем, надо прибавить, что если бы в этом любовнике нашел он человека, равного ему по положению в свете, то смотрел бы сквозь пальцы на отношения жены, позволяя себе самому гласно делать втрое Солее для спасения своего самолюбия, и только потребовал бы, чтобы этот избранный не скомпрометировал перед обществом честь его имени, если не желает подставить лоб свой под дуло пистолета. Но, в то же время, нельзя не прибавить, что ревность оскорбленного самолюбия по временам испускала самовольные и – ох! – какие болезненные крики в его сердце, – крики, которые он старался заглушать, обманывая это же самое самолюбие тем, будто ему решительно все равно, что бы ни делала супруга, и что он почитает себя неизмеримо выше всего окружающего мира и потому смотрит на все презрительными глазами.
[90]
Н-ну, да-a! (нем.).
– Только – ваше честное слово, что это умрет между нами! – прибавил Шадурский, побаивавшийся, чтобы генеральша как-нибудь при случае, под рукой, не сболтнула кому о его просьбе и о том обстоятельстве, которое ее вызвало.
Генеральша даже обиделась при этом. И в самом деле, зачем ей болтать в ущерб своим собственным интересам?
– Я надеюсь на вас, по старой нашей дружбе! Вы узнаете обо всем подробнее и обстоятельнее, понимаете? – сказал он заискивающим и ласковым тоном.
Генеральша покивала головой и с нежной сентиментальностью посмотрела на Шадурского.