Несколько раз были произнесены слова: «майор Эберс». Агеев, знавший по-немецки два десятка слов, понял: речь идет о застреленном им диверсанте. Так, значит, майора Эберса, знаменитого офицера немецкой разведки, удалось ему отправить на тот свет!.. Но такая тоска, такой стыд, что дался в руки врагам!

Платформа взлетала и наклонялась. Иногда пленнику, будто при вспышках в темноте, приоткрывался клочок мчавшегося мимо ландшафта.

Проносились по краю дороги столбы линии высокого напряжения — приземистые, наполовину обложенные грудами камней. Возникал нежданно мшистый курган сторожевого дзота. Ажурные витки колючей проволоки тянулись по склонам, прикрывающим дорогу.

И вновь боцман видел только грязные доски платформы, бился головой в дребезжащую перегородку, задыхался от терпкого запаха бензина.

Почему не наступало то, чего ждал уже давно, о чем мечтал как о возможном средстве спасения? Почему не начиналась высадка десанта?..

Но вот тяжелые гулы смешались с тарахтеньем грузовика. В небе с дьявольским свистом пронесся снаряд. Приятнее сладчайшей музыки показался боцману этот свист.

Глухой взрыв раскатился по ущельям.

Снова раздались свист и мощное уханье с моря.

«Наша, корабельная, бьет!» — чуть не крикнул Агеев.

Он знал посвист этих голосистых орудий. Верил — по звуку угадает, не только бьет ли наша или вражеская батарея, но даже пушки какого корабля вступают в дело. «Громовой» бьет!» — подумалось в ту минуту. И точно, эсминец «Громовой» первым начал разгром немецких батарей.

Словно от удивления грузовик замедлил ход, потом снова помчался с бешеной скоростью. Немцы кричали, указывали на море, подскакивали на гремящих баках.

Затем машина остановилась. Еще явственнее вырос гром канонады. Били корабли. Отвечали береговые батареи.

Егеря прыгали через борта. Прозвучала команда. Немцы ушли куда-то беглым шагом.

И уже опустилась бурой пеленой ночь. Рев стрельбы рос в отливающем багрянцем небе, а боцман лежал скрученный, всеми забытый, тщетно пытаясь распутать стягивавшие его узлы. Раза два егерь, оставленный на страже, взглянул на платформу. Снова начинал шагать снаружи…

Потом боковая стенка откинулась. Два солдата, с жестянками эдельвейсов на помятых кепи, схватили пленника с двух сторон, опустили на камни. Агеев лежал неподвижный, закрыв глаза, решив не подавать признаков жизни.

— Это он убил майора Эберса, — сказал один голос, и сапог ударил боцмана в бок. — Он знает о десанте.

— Доктор его оживит, — ответил другой. — Пока бросим его в третий сектор.

— Там англичанин.

— Ничего. Англичанин уже подыхает. Для допроса возьмем внутрь.

Подняли, пронесли несколько шагов, тяжело швырнули снова на камни.

Боцман открыл глаза.

Темнота. Но это — не закрытое помещение. Колючая сетка темнеет недалеко от глаз. Она искрится кое-где, сухо потрескивает; деревянные столбы обмотаны изоляционной прокладкой. Ограда под высоким напряжением, такая, о которой рассказывала Маруся.

Сбоку раздался стон. Агеев молчал. Стон повторился.

— Кто там? — еле внятно спросил голос поанглийски.

Это был настоящий английский язык. Чем-то неуловимым отличался от языка, на котором говорят небританцы, но Агеев знал — это настоящий английский…

— Кто там? — повторил умирающий голос, и после паузы: — Если спасетесь, товарищ, передайте нашим: я капитан О'Грэди, из Дублина. Я летчик британского королевского флота… Заблудился в тумане… Разбили голову, раздели… Два дня истекаю кровью… Может быть, больше… Я капитан О'Грэди…

Голос прервался, послышалось невнятное бормотанье. Агеев лежал, прислушиваясь. Так вот он, подлинный капитан О'Грэди, самолетом которого воспользовался диверсант.

— Капитан! — окликнул он тихо.

Темнота молчала. По-прежнему плыл отдаленный гул канонады. И вот, совсем вблизи, настойчиво зачастили пулеметы, лопнула граната, забили пулеметы с другой стороны.

Агеев напрягся, изогнулся всем телом — узлы немного ослабли. Нащупал грань острого камня, стал перетирать стягивающий руки шкерт. Раза два шкерт срывался, острый край скользил по пальцам, но Агеев не чувствовал боли.

Это работали наши пулеметы!

Он перетирал веревки и вслушивался и вглядывался в озаряемый тусклыми вспышками мрак. Что-то изменилось кругом. Что-то произошло с проволокой: она перестала потрескивать, искриться. А кругом пробегали враги, падали, стреляли, бежали снова. Где-то на склоне замигал быстро-быстро красный огонек автомата.

Боцман перепилил шкерт. Сел, разминая затекшие пальцы. Развязать ноги было совсем легко. Припал к земле — пулеметная очередь, разрывая проволочную ограду, лязгнула над самой головой.