— Выполнен приказ, товарищ сержант! — невольно, почти громко сказал в темноту. Ощутил жжение в распухших глазах и ком в горле. «Эх, Матвей, Матвей, товарищ Кувардин, как бы радовался ты сейчас», — думал, выбираясь наверх, все сильнее чувствуя крен судна под ногами.

Он шагнул на верхнюю палубу — и еле успел выхватить кинжал из свисавших вдоль заледенелого тела ножен.

Гитлеровца, матроса спасательного судна, насторожили, вероятно, следы мокрых ног, которые вели от борта к надстройке. Следы четко чернели на опушившем палубу снежном слое, в свете повисшей над горизонтом луны.

«Вот я, боцман, других драю с песочком, если напачкают на корабле, а сам наследил, как салага, — не раз шутил впоследствии Агеев. — Был я, правда, тогда как бы не в себе, мокрый, обмерзший и в смерть друга еще поверить не мог. Вылез на палубу, как бог Нептун, — вода с меня лила в три ручья, ноги примерзали к металлу, а я и не замечал».

Они столкнулись лицом к лицу — Агеев и гитлеровец, поджидавший его у двери надстройки.

Кого ожидал увидеть враг на покинутом командой корабле?

Почему не поднял тревоги, лишь только заметил следы?

Во всяком случае не мог даже подумать, что на стоящем в десятках миль от берега американском транспорте может оказаться советский разведчик.

Перед немцем возникло в прямоугольнике открывшейся двери почти фантастическое существо: курчавый, худощавый гигант, в мокрой тельняшке, в шерстяных кальсонах, охватывающих длинные ноги, с карманным фонариком в багровой от холода руке.

Боцман увидел изумленные глаза на мальчишеском лице под кокардой со свастикой, вскидываемый толстый ствол пистолета-автомата. И в следующее мгновение метнул во врага нож тем смертоносным, неотразимым приемом, какому так настойчиво обучал его Кувардин.

Матрос рухнул с клинком в горле.

Кинжал помешал ему закричать, но судорожно сжавшиеся пальцы выпустили из автомата длинную очередь, прогремевшую над палубой «Красотки».

Боцман подбежал к заснеженному фальшборту. Услышал сигнал боевой тревоги на спасательном судне, топот многих каблуков по металлу.

Свет прожектора, включенного на мостике спасательного судна, кипящей бело-голубой полосой прошел по надстройкам «Красотки».

На несколько мгновений Агеева ослепил этот застывший на его лице свет. В следующий момент он ласточкой прыгнул с борта — и его охватили ледяные волны Баренцева моря.

Правда, теперь вода показалась не такой смертельно-холодной. Может быть, потому, что еще холодней был обдувавший мокрое тело ветер. Может быть, из-за того, что весь был во власти сильнейшего возбуждения. «Меня удача моя как на крыльях несла», — рассказывал впоследствии Агеев.

Но опасность все еще не миновала его.

Широкое лезвие света упало на воду, металось по маслянисто-черным волнам и замерло, нащупав пловца.

С необычайной четкостью увидел Агеев ослепительные всплески пены, свои собственные замерзшие, изо всех сил выгребавшие руки. Увидел — длинная линия однообразных стремительных всплесков приближается к нему, и тотчас нырнул. Понял — враг ведет пулеметный огонь.

Он сделал под водой маневр уклонения, вынырнул далеко в стороне, хватая ртом воздух вместе с потоками ледяного рассола.

Нырнул опять, плыл под водой.

Когда вынырнул, увидел далеко впереди черную отвесную скалу. К ее вершине силились подняться пенистые волны, струйки и пузырьки пены медленно опадали с ребристых склонов к подножию.

Выгребая из последних сил к этой скале, с недоумением подумал: «Отчего ночью видна она так хорошо?» Не сразу сообразил: ее озаряет вражеский прожектор.

И эта скала, и сам он, еще плывущий далеко от нее, видны гитлеровцам как на ладони.

Потом увидел: из-за скалы выдвинулся бот, мчится навстречу, стуча изношенным мотором. За рулем стоит Оле Свенсон, на носу бота — склонившийся к воде Бородин.

Боцмана покидали последние силы. Набежавшая волна перевернула его, накрыла, перевернула опять. «Вот и помираю», — подумал Агеев.

Но сверху свесилось черноглазое молодое лицо со сдвинутыми напряженно бровями, вырос деревянный борт.

— Руку, друг! — услышал он юношеский баритон. Глубокий, хорошо поставленный голос солиста краснофлотского ансамбля.

Бородин перегнулся с бота, схватил боцмана за плечи, потащил из воды.

Просвистела еще одна очередь по воде, подымая длинный ряд всплесков. Боцман рванулся, вцепился в фальшборт, перевалился на палубу бота.

Бородин сидел на палубе, почему-то кашлял и не мог остановиться. По подбородку текла ярко-красная кровь, стекала на ватник.

— Ваня! — позвал Агеев. Последним усилием хотел поднять радиста, снести в рубку, но тот все кашлял и кашлял, усмехаясь странной недоуменной улыбкой.