Едва закончилась реклама, гостиную сотрясли победные вопли тиранозавра, разорвавшего за ноги, как жареного цыпленка, кардинала де Ришелье. Густаву расхотелось досматривать ужасы, тем более что хэппи-энд был в любом случае гарантирован, и он спросил у люпуса, какие имеются эротические развлечения. Из предложенных забав умеренного характера он выбрал ночной стук в дверь к одинокому дровосеку прелестной 16-летней сироты, заблудившейся в лесу и попавшей под ливень. Всецело погрузившись в роль дровосека, Густав заботливо накормил, раздел сироту и овладел ею, что дало ему возможность на протяжении ближайших полутора часов получить серию мощнейших псевдооргазмов. Сирота особо не сопротивлялась, а под конец совершенно разгорячилась; к тому же, дровосек Эшер обладал невероятной сексуальной мощью.

По окончании амурных подвигов Густав, вернувшись в реальность, с грустью осознал резкий контраст между собою и холовизионным героем, заказал стакан козьего витаминизированного молока с ромом, и, прихватив книгу, поднялся в спальню. В мягком свете, исходившем от книги, он продолжал читать на 437-й странице:

Густав предпочитал старинную историческую литературу всей остальной, хотя подозревал, что заказываемые тома не совсем соответствуют оригиналам. Та же «История» Хогарта периодически имела то 600, то 580, а иногда и 535 страниц. Густав определенно помнил, что вчерашний Хогарт, в отличие от нынешнего, симпатизировал экологам, на той же странице описывая триумфальную высадку десанта и бесславное поражение генетиков, для которых Антарктида стала братской могилой. Впрочем, удивляться не приходилось: люпусы всегда рассматривали книгосинтез как третьестепенное занятие, уделяя ему минимум ресурсов.

Густав особо не возмущался по этому поводу. Он вполне понимал случайный характер всякой информации, у истоков которой, как правило, находятся личности со скромными интеллектуальными и сомнительными нравственными достоинствами, например, тот же самый У. Хогарт, на обложке книги преподнесенный как «крупнейший специалист в области военной истории, общепризнанный эксперт по военным действиям корпуса боевых осьминогов на Атлантике». Зная немного нравы научного мира, Густав был уверен: Хогарт просто монополизировал тему, трудами невидимых ассистентов потихоньку соорудив себе маленький литературный мавзолей. Хотя кого, по большому счету, волновали теперь на Земле события, происходившие сто либо двести лет назад, или же количество трупов, наваленных каким-нибудь мелким полузабытым военачальником. Ведь известно: если ты чего-нибудь не знаешь, то этого с таким же успехом не происходило, а если ты что-либо узнал, то это — наверняка обман. Листая книгу, Густав подумал, что он, вероятно, — один из последних людей на этой планете, интересующихся историей.

Элементы случайности были в свое время для Густава, физика-онтолога с ученой степенью «магистра фанданго», объектом профессиональных исследований. Ему принадлежала разработка теории события как основополагающего элемента мироздания, а придуманное им устройство визуальной реконструкции прошлого на базе замера интерферирующих событийных волн некоторое время — еще до массовой миграции — успешно применялось полицией. «Интерферотрон Густава Эшера» — так назывался небольшой прибор, позволявший при помощи нескольких датчиков, паривших над местом преступления, получать сносного качества движущуюся картинку происшедшего. Полицейские чины поначалу с подозрением отнеслись к устройству, однако все сомнения рассеялись после краткой демонстрации в кабинете начальства: Густав запустил по периметру комнаты датчики, и перед восторженными зрителями развернулась трехдневной давности картина неистового соития во время ночного дежурства двух полицейских сержантов. Изобретение дорого стоило Густаву Эшеру: хотя данные интерферотрона не могли привлекаться в качестве улики ввиду экспериментального характера прибора, детективы пользовались им негласно во время расследований, и один маньяк, отпущенный на каникулы из тюрьмы, где отбывал пожизненный срок за пятнадцать садистских убийств, отомстил внештатному консультанту, подкравшись к нему на улице и лягнув в промежность клинком, торчавшим из каблука. Густав провалялся дома три месяца: так как медицина давным-давно перешла в разряд забытых ремесел, друзья из полиции замазали ему промежность липким составом в надежде, что со временем заживет. И действительно зажило, хотя Эшер остался с тем, что, за неимением лучшего определения, обозначил для себя как травматический простатит (это было на самом деле касательное повреждение модуля предстательной железы). С тех пор сексуальный потенциал Густава, без того полузатухший, стремительно сошел на нет; затем потянулись другие недомогания, и ему пришлось написать прошение об отставке с должности консультанта кафедры каузативных исследований при университете Аконкагуа, хотя эта работа имела более чем вольный характер, не требуя даже постоянного присутствия.

Проблемы его здоровья уже никого не волновали, так как почти все земляне, включая научный мир, полицию с преступниками, переместились на ближайшие планеты, — после непрерывных войн между генетиками и экологами льды на полюсах растаяли; Африка, расколовшись, ушла на дно; уровень мирового океана поднялся на три мили, и для обитания остались лишь небольшие высокогорные участки. Еще лет за сто двадцать до этого террористические ячейки экологов «Гринпистол» взорвали все энергетические станции и залили углеводородными блокираторами наиболее крупные нефтяные скважины, из-за чего обширные пространства Европы, Северной Америки и Ближнего Востока превратились в безжизненные пустыни. Единственным обитаемым районом оказались Анды; остатки цивилизации, по слухам, еще наблюдались кое-где в Гималаях. После увольнения Густав забросил интерферотрон в подвал, хотя и собирался до этого расширить резервы памяти, что позволило бы заглядывать в более далекое, на несколько тысяч лет, прошлое.

Участок Анд, где обитал Эшер, после всемирного затопления представлял собой достаточно узкую, обрывистую цепь высотой до полутора миль, с изрезанным заливами и лагунами побережьем. Неподалеку дымился вулкан Майпо, изредка налетали тайфуны, но население жило относительно счастливо уже потому, что войны закончились, а новых вроде бы не предвиделось. Хотя по обе стороны горного хребта существовало еще несколько колоний, добраться к ним можно было только пешком или на велосипеде (остальные средства передвижения, если где и сохранились, то чаще всего не действовали), петляя по узким тропам и преодолевая крутые перевалы с риском свернуть себе шею. Желающих тратить силы ради столь сомнительного удовольствия не было. Максимум, на который изредка оказывались способны, оторвавшись от зрелищ, жители Кантабиле, — это перемещение в радиусе трех-четырех ближних домов, поход на пляж, обмен парой незначащих фраз с соседями или экскурсия в стоявший на отшибе большой особняк, где от переехавшего на Марс хозяина осталась коллекция старинных безделушек. Густав регулярно заглядывал в это подобие музея, беседуя с поселившимся там бывшим историком Стивом Макналти на всевозможные, в основном научные, темы.

Густав ощущал в поселке дискомфорт, с трудом осваиваясь после переезда из Оливареса, располагавшегося на севере обитаемых территорий. Там жизнь, по крайней мере, была наполнена каким-то содержанием: он бегал по улицам многомиллионного (до массовой миграции) города вслед за детективами, вызванными к месту очередного преступления, работал над усовершенствованием интерферотрона, а по ночам сочинял некое подобие научного комментария к своему изобретению. После нападения маньяка и отъезда друзей на Венеру ему стало весьма неуютно в городе-призраке, и, засунув в сумку интерферотрон с документацией, Густав направился через перевал к Кантабиле. Выбор Эшера объяснялся тем, что, зайдя в заброшенный офис агентства недвижимости, он просмотрел рекламный ролик, расписывавший Кантабиле как престижный курортный район с райскими по красоте местами. На самом деле поселок оказался сползающим в воду клочком земли поблизости от заброшенной свалки: вечерами, когда дул северный ветер, на дома опускался плотный занавес смрада. Густав, добравшись до Кантабиле после трех дней утомительного пешего перехода, ритуально проклял агентство недвижимости: он станцевал древний колдовской фокстрот, который должен был, по его замыслу, затопить лживую контору толстым слоем жидкости с невыносимым для современников Эшера запахом старинных благовоний «Кипр».