Шрифт:
– Где?
– Впереди… Мы идем по страшной дороге, и нужно быть впереди. Это трудней всего, но что же делать?… Между прочим, я когда-то полагал, что ненавижу людей… выяснилось, что я их люблю, – сказал Шекспир и засмеялся.
– Не надо, Вилли… Почему ты смеешься?
– Потому что мне плакать хочется… Ведь мы расстаемся с тобой, Элиз?
– Откуда ты это знаешь?
– Я сразу понял, девочка… Ты за этим пришла.
– Я не могу иначе, – сказала она. – Ты знаешь, какое сейчас время… Хаос… Я не хочу в нем участвовать.
– Время Хаоса… Все узы, связующие людей, разорвались… Жены убивают мужей, мужья жен… Отец гонит дочь, дочери отца. Брат предает брата, и друзья друзей. Мертвые выходят из могил, чтобы пугать живых… Свирепые бури идут над миром… И мы расстаемся с тобой, Элиз.
– Так я обещала Ретланду.
– Ты права…
И тут выбегает из театра актер.
– Где же ты? – кричит он. – Сейчас твой выход, тень отца! Ты забыл?
Шекспир растерянно трет лоб.
– Ах, черт возьми, – говорит он. – Тень отца появляется второй раз… Элиз, подожди меня, Элиз… Я сейчас вернусь… Я не сказал тебе важную вещь…
Они убегают к театру, а Елизавета Ретланд, графиня, посмотрев ему вслед, уходит, опустив голову и не оглядываясь. Она же обещала мужу не встречаться с ним, с этим непонятным. Бывает, знаете ли, бывает, но ведь не шлюха же она… в самом деле!…
И когда Шекспир вернулся, только ветер шевелил солому на грязном берегу да галки кричали.
Голые глаза Шекспира, как у китайской собаки… как у больной обезьяны. Он побелел так, что на лице стали видны только огромные вишни глаз.
И тогда к нему подошел проповедник, черный графоман.
– Вильям Шекспир! – сказал он пронзительно. – Я сделал открытие! В твоей старой пьесе злодей Ричард упоминает Макиавелли! Но Ричард не знал Макиавелли! Сочинения Макиавелли вышли в свет после смерти Ричарда!
– Болван ты, – сказал Шекспир. – Я устал от тебя.
– Ага, невежа! – закричал черный графоман. – Ты попался. Ты пыжился, пыжился и надорвался!
– Посмотри, – сказал Шекспир. – На крыше нашего театра стоит Атлас. Видишь, он согнулся в три погибели? Почему он согнулся? Он несет земной шар… Тридцать лет я тащил земной шар… и надорвался…
– Какой земной шар? – спрашивает графоман. Шекспир молчит.
– Ты меня за дурака считаешь… – говорит тот печально и уходит. Прибегает актер.
– Прощай, Бербедж, – говорит Шекспир.
– Куда же ты? Пьеса еще не кончилась!
– Пьеса еще не кончилась, Бербедж, но в этой пьесе у меня маленькая роль… Роль бедного призрака. В первом действии пришел, во втором ушел. Аплодисменты получают другие… И это справедливо… Кто будет аплодировать покойнику?
Неистовый взрыв аплодисментов и крики толпы зрителей в «Глобусе».
– Крик петуха, слышишь? – говорит Шекспир, показывая на ревущий от восторга «Глобус». – Если кричат петухи, значит скоро рассвет… Порядочному духу пора уходить… Но тут уж ничего не поделаешь.
В реве толпы, которая приветствует его, сдирая с себя парик и париком вытирая холодный пот, грим и слезы, Вильям Шекспир уходит в туман.
…Туман… Туман…
Что дождь и ветер? Это чепуха… мы дождь и ветер видим каждый день…
ВАШ УЧЕНЫЙ СТИЛЬ.
– Может быть, это все шутка?
– Увы, – сказал приезжий. – Я теперь шучу только во сне. Наяву я серьезен, как мыло.
Какие уж тут шутки. Этот надоевший всем приезжий, этот шут гороховый, этот клоун в отставке сообщил им, что он знает, как приблизить Золотой век. Сообщил, позевывая, скучным голосом, что он уже занялся этим делом. Представляете себе? «Вряд ли это может быть делом одного человека», – вежливо сказал ученый, но приезжий объяснил ему, что всегда с чего-нибудь начинается, что когда фашисты наступали на Москву, а потом их погнали назад, то была какая-то последняя пушинка, которая качнула чашу весов, и тогда началось их отступление, что если раствор перенасыщен, то нужен только один кристаллик, чтобы началась общая кристаллизация. Раскрыл карты, нечего сказать.
– Вы и есть этот кристаллик? – спросил ученый.
– Ага… – сказал приезжий. – Я кристаллик. Семина – пушинка.
– Опять эта клоунада, – сказал ученый. На официантку Семину не смотрели. Совсем опустилась женщина. Сидела рыхлой грудой возле раздаточной и смотрела в пол. Но ее не трогали, так как чувствовали себя виноватыми.
– Я тебя, конечно, подменю, – сказала Семиной подруга. – Но ты бы переоделась, что ли… У тебя фартук засаленный, неэтичный.
– Делай свое дело, – сказал метрдотель.