Второй ряд противопоставлений двух миров охватывает предметно-вещный мир, окружающий героя в прошлом и настоящем. Мир прошлого, как и мир «Беовульфа», «Видсида», «Вальдере», — это бург англосаксонского вождя или правителя небольшого государства, где в соответствии с эпическим идеалом протекает жизнь его дружины. Сражения и войны, в которых они постоянно участвуют, хотя и не показаны непосредственно, составляют неотъемлемую часть их

существования. В воспоминаниях героя элегий — редкие периоды мира, покоя, но основное занятие его самого и его товарищей — война — присутствует постоянно в упоминаниях оружия и доспехов, в характеристике окружения короля: «могучие воины», «воины, знаменитые своими победами», «прославленные мужи».

Этот мир насыщен разнообразными предметами, боевыми доспехами, чашами, кубками, арфами. Яркие краски, сверкание золота, блеск оружия создают многоцветную радостную картину:

…где сверкали прежде золотом властные,

латами ратники знатные, хмельные казной любовались,

камениями и серебром, имением драгоценным,

мужи дружинные,

жемчугом самоцветным…

(Руины, 32–36).

В ней находится место и для людей, и для животных, и для вещей. Соразмерность частей, естественность включения отдельных элементов изображаемого, несмотря на краткость описаний, позволяет увидеть и ощутить этот мир.

Сам отбор предметов и событий указывает на героичность изображаемого. Здесь не место будничным, повседневным деталям, прозаическим подробностям жизни. Она предстает в величии и блеске, свойственных лишь идеальному миру героического эпоса. И как воплощение этого великолепия — сцены пиров, во время которых проявляются щедрость короля, его забота о дружине, верность дружинников своему покровителю и друг другу (Скиталец, 34–36; Руины, 23–37; Морестранник, 44–45 и др.). В застольных речах произносятся обеты верности, находят выражение воинственный дух и жажда подвига. Герой элегий в мечтах видит себя, как правило, именно в такие моменты — в пиршественной зале, рядом с королем, окруженным товарищами, когда он приобщается к утраченной им жизни, возвращается в героический мир.

Был изобильный город,

бани многие; крыши крутоверхие; крики воинские, пенье в переполненных пиршественных палатах…

(Руины, 21–23)

…он вспомянет, мучаясь,

молодость ратную и подарки в застольях государя-златоподателя, и как был он его любимцем…

…государя как будто обнимает он и целует, и руки ему на колена и голову слагает,

как было, когда слугою в дни минувшие делил он дары престола…

(Скиталец, 34–36, 41–44).

Принципиально иным предстает перед ним мир настоящего. Это скорее не мир, а микромир одного человека, весь без остатка заполненный им самим. В нем не остается места для других людей (единственное исключение, возможно, составляет поэма «Послание мужа», где рядом с героиней находится гонец. Правда, часто предполагается, что это и не человек, а дощечка с рунической надписью). Поэтому излюбленная в элегиях форма повествования — монолог, рассказ героя о своих собственных переживаниях, о своей судьбе.

Вещественное окружение сведено к минимуму: это корабль в «Морестраинике», жалкая лачуга, землянка— жилище героя и природа, на фоне которой развертывается картина страданий героя. Безлюден и не имеет предметно-вещных атрибутов мир настоящего, но тем более он эгоцентричен, сфокусирован на герое. Человек показан как бы крупным планом, так что виден весь, целиком. Его тело, члены начинают привлекать внимание рассказчика: герой жалуется, что «холод прокалывал ознобом ноги» («Морестранник», 8–9), «озябло тело» («Скиталец», 33), «он меряет взмахами (руки. — Е.М.) море ледяное» («Скиталец», 4); еще чаще упоминаются «разбитое, полное печали» сердце, угнетенный дух, томимая горем душа. Тело и душа героя заслоняют весь окружающий мир, оказываются достойными внимания и описания. Можно ли представить себе Беовульфа, жалующегося на замерзшие ноги? Очевидно, такое упоминание вызвало бы комический эффект своим несоответствием героическому идеалу, парящему высоко над прозой будней. В элегиях же мир настоящего допускает такое «снижение» образа, видимо, именно в силу несоразмерности, непропорциональности его частей. Становится заметным и, более того, важным то, что в другом контексте мелко и несущественно. Вырванный из мира людей герой заполняет собой все пространство, открывающееся взору создателей элегий.

Лишь изображение фона, на котором развертывается картина переживаний героя, в какой-то степени попадает в поле зрения рассказчика. Этот фон создается двумя типами картин: пейзажами и изображением покинутых, разрушающихся дворцов, замков. В некоторых элегиях предпочтение отдается одной из них — в «Морестраннике» это только изображение бушующего моря; в «Руинах» — развалины крепости. Но часто обе картины соседствуют, и взор рассказчика перемещается от одной картины к другой.

Описания природы приурочены к изображению настоящего героя, его жизни в изгнании. Ни одно из них не связано с воспоминаниями героя о его счастливом прошлом, т. е. о том времени, когда он жил среди людей, имел имя, друзей, покровителя. Разорванные социальные связи в какой-то степени восполняются или замещаются возникающими связями героя с природным окружением:

…холод прокалывал ознобом ноги,

ледяными оковами мороз оковывал,

и не раз стенало горе в сердце горючее…

(Морестранник, 11).

Параллельные ряды образов: состояние героя— состояние природы — устанавливают взаимосвязь между тем и другим, создают ощущение активного взаимодействия между ними.

Частые и обширные в элегиях описания природы: зимнего моря, шторма, наступления весны — конкретны и достоверны. зерна ледяные пали на пашню…

…мга все гуще,

пурга с полуночи, земь промерзает,

(Морестранник, 31–33)

Но это не пейзажные зарисовки в их современном понимании. Число образов-картин природы ограниченно: зима, морозная штормовая ночь, летающие над бушующим морем птицы, скованное льдом море. Эти образы переходят из поэмы в поэму, выполняют одну и ту же функцию: они являются своего рода штампами, символами эмоционального состояния героя. Чувства тоски, одиночества, безысходности, охватившие героя, находят поэтическое выражение в образах зимнего моря: и с неба снег,