— Да пребудет с тобою Святая Дева теперь и во веки веков, благочестивая сестра,— проговорил монах тихо.

Леона напрасно старалась припомнить лицо незнакомца.

— Да благословит она и тебя, благочестивый брат,— ответила она.— Что привело тебя ко мне, как мне сказали, ты пришел издалека?

— Я брат Краемус из монастыря Парижской Богоматери,— тихо проговорил монах, приблизившись к Леоне; он был выше ее на голову.— У меня к тебе тайное поручение. Я искал тебя в Гейлигштейнском монастыре, но мне сказали, что ты находишься здесь.

— Какое поручение ты имеешь, ко мне, благочестивый брат?

Монах окинул комнату взглядом больших черных глаз.

— Мне сказали, что известие это очень важное и сообщить его я должен в строжайшей тайне. Поэтому я сделаю это, прекрасная монахиня, только в таком месте, где нас никто не может услышать. Здесь, похоже, и стены имеют уши.

Леона имела все основания никому не доверять.

— Прошу тебя, благочестивая сестра,— продолжал монах,— назначить место, где мы могли бы встретиться с тобою сегодня вечером.

— Это невозможно, пока ты не назовешь мне имя того, кто тебя прислал.

— Твое требование столь же справедливо, сколь и рассудительно, благочестивая сестра.— Монах наклонился к Леоне, не применув воспользоваться случаем разглядеть поближе белую шею аббатисы и представить остальные ее прелести.— Адвокат Ренар,— проговорил он медленно.

Глаза Леоны засверкали. Сердце радостно забилось.

— Хорошо, благочестивый брат,— проговорила она.— Ты вполне прав; здесь не место для подобных объяснений.

Леона подумала минуту.

— Сегодня вечером, между десятью и одиннадцатью, в Вильдпарке, у Львиного мостика.

— Я, конечно, полагаюсь на твои выбор, но вполне ли безопасно это место?

— Никто не заходит туда в столь поздний час. Хижина сторожа довольно далеко, так что мы можем не опасаться, что нас подслушают.

— Я буду аккуратен, прекрасная сестра.

Леона поцеловала монаха в плечо и поспешила в комнаты королевы.

День выдался жарким, и только к ночи стало прохладнее.

В многолюдных городах свежий ветерок в жаркий летний день приносит истинное наслаждение, поэтому каждое зеленое деревце там окружено вниманием и заботой.

Вильдпарк был истинной усладой для горожан. Толпами они устремлялись туда в летние вечера. Но в десятом часу дорожки парка начинали пустеть и только на аллеях, прилегавших к королевским воротам, еще встречались люди. Это были влюбленные пары, гимназисты, сочиняющие стихи, мужчины без занятий, влюбчивые старички. Одни любовались лунным светом, другие мечтали о будущей славе, третьи строили самые разные планы, а последние сладострастным взором провожали запоздалую девушку.

На церковной башне пробило десять. Последние кареты с шумом подъезжали к королевским воротам, украшенным огромными статуями, которые при слабом свете луны казались особенно величественными. Парк опустел; только часовые мерно вышагивали у королевских ворот.

Тишина воцарилась вокруг. В глубине парка стало темно как в могиле; не было слышно ни единого звука. Даже шепот листвы не нарушал тишины.

Какая-то фигура проскользнула через широкую среднюю арку ворот. Хотя человек шел пригнувшись, видно было, что он огромного роста. Читатель, без сомнения, уже догадался, что это был монах Краемус. Он прошел в средние ворота, через которые обычно проезжали только дворцовые экипажи, чтобы не встречаться с устремившейся в город толпой; у благочестивых братьев с некоторых пор не отмечалось особой любви к свету и шуму.

Краемус, казалось, отлично знал Вильдпарк и Львиный мостик, так как, выйдя из ворот, уверенно направился к месту свидания. Казалось, темнота — его стихия. Даже платье таких людей говорит об этом.

Дойдя до перекрестка, монах остановился — ему послышались голоса. Один из них показался знакомым. В столь поздний час, в чужом городе услышать знакомый голос — уж не почудилось ли? Монах остановился в тени старого дуба, чтобы удостовериться, не обманулся ли он.

— Ну и радость! Ну и радость! — произнес хриплый голос.— Неужто это ты, мое прекрасное дитя? Я уже давно слышу, что молодая графиня Понинская живет здесь в столице в роскоши и богатстве. До старой нищей графини ей нет дела, хотя та и приходится ей любящей матерью. Нет ли у тебя талера с собою, милое дитя?

— Что за нелепость? — произнес знакомый монаху голос.— Чего вы хотите от меня? Я вас не знаю.

— Не играй комедию с глазу на глаз, дитя! Темный наряд не изменил тебя — ты осталась такою же, какой я видела тебя в последний раз, шесть лет назад. Дай талер своей бедной матери, чтобы она могла купить себе что-нибудь из теплой одежды. У бедных людей столько мучений, что лучше б их просто убивали. Нередко по вечерам я пью одну воду, чтобы утолить жажду и голод.

В эту минуту луна осветила странную пару, и монах Краемус разглядел аббатису и склонившуюся перед ней старую нищую.