19 генваря 1836 года.

Мой любезный Павел Воинович,

Я не писал к тебе потому что в ссоре с Московскою почтою. Услышал я, что ты собирался ко мне в деревню. Радуюсь что не собрался, потому что там меня бы ты не застал. Болезнь матери моей заставила меня воротиться в город. О тебе были разные слухи, касательно твоего выигрыша; но что истинно меня утешило, так это то, что все в голос оправдывали тебя, и тебя одного. Думаю побывать в Москве, коли не околею на дороге. Есть ли у тебя угол для меня? То-то бы наболтались! а здесь не с кем. Денежные мои обстоятельства плохи — я принужден был приняться за журнал. Не ведаю, как еще пойдет. Смирдин уже предлагает мне 15,000, чтоб я от своего предприятия отступился, и стал бы снова сотрудником его Библиотики. Но хотя это было бы и выгодно, но не могу на то согласиться. Сенковский такая бестия, а Смирдин такая дура — что с ними связываться невозможно. Желал бы я взглянуть на твою семейственную жизнь, и ею порадоваться. Ведь и я тут участвовал, и я имел влияние на решительный переворот твоей жизни. Мое семейство умножается, растет, шумит около меня. Теперь, кажется, и на жизнь нечего роптать, и [смерти] старости нечего бояться. Холостяку в свете скучно: ему досадно видеть новые, молодые поколения; один отец семейства смотрит без зависти на молодость, его окружающую. Из этого следует, что мы хорошо сделали, что женились. — Каковы твои дела? Что Кнерцер и твой жиденок-лекарь, которого [1298] Наталья Николаевна так не любит? А у ней пречуткое сердце. Смотри, распутайся с ними: это необходимо. Но обо всем этом после поговорим. До свидания, мой друг.

Адрес: П. В. Нащокину etc. [1299]

Любезный друг Александр Сергеивич — долго я к тебе не писал — давно и от тебя ничего не получал; впрочем мне бы хотелось тебя видеть — и поговорить с тобою, чем переписываться. Авось удасся мне весною к тебе побывать. Я уже и был на готове ехать прошедшим первым путем, но Брянчанинову вздумалось взять с меня расписку о не выезде из городу, после этого не только ехать, но и говорить нечего. — Теперь пишу тебе в следствие обеда, который был у Окулова, в честь знаменитого Брюлова. Он отправляется в Петербург по имянному повелению. Уже давно, т. е. так давно, что даже не помню, не встречал я такого ловкого, образованного и умного человека; о таланте говорить мне тоже нечего: известен он — всему Миру и Риму. Тебя, т. е. твое творение он понимает и удивляется равнодушию русских относительно к тебе. — Очень желает с тобою познакомится и просил у меня к тебе рекомендательного письма. Каково тебе покажется? Знать его хорошо у нас приняли, что он боялся к тебе быть, не упредив тебя. Извинить его можно — он заметил вообще здесь большое чинопочитание, сам же он чину мелкого, даже не коллеж.[ский] асс.[ессор.] Что он Гений, нам это не почем — в Москве гений не диковинька; не знаю как у Вас — их у нас столько, сколько в Питере, весною, разносчиков с мясинскими апелсинами. — Приехал он в Москву за два или за три часа до начала спектакля. — Кресел он не достал, пошел в стулья, где встретил своего старого товарища, узнал его скоро по калмыцкому [его] лицу — это был Каракалпаков, смотритель ламп и тому подобному Москов.[ского] театра. — Калмык же, не имея с своей стороны такого сильного авантажа, не узнал до тех пор, пока Брюлов не назвался: Каракал.[паков] рад, очень рад, как сам артист, что может объявить своему начальнику, артисту и литератору-автору, — все служащие при здешнем театре в каких бы должностях не были имеют звания артистов. — Любопытную новость бежит и докладывает Загоскину — что Брюлов здесь, — и сидит в стульях. — При сем известии, еще директор не опомнился, как все окружающие его, в том числе и мой Окулов, артист тоже, — друг и наперстник Загоскина, пожелали видеть Брюлова, и это слава богу, — и по ложили по звать Брюлова за кулисы. Крклп. привел его, и вот как его приветствовал [1300] Загоскин: Ну, брат, что за картина, уж подлинно картина, какие краски, что за лица, и всё это проговорено было с [достойными] приличными жестами, от которых я думаю и теперь еще у Бр.[юлова] плеча болят. — По тормошив его на порядках — посадили в ложу — продержали весь спектакль, — и тем 1-й день кончился. — Кркл. как первая ступенька, на которую вступил Бр.[юлов] в собрание Москов. артистов и литераторов — имел первенство: угощали его в Разсписном трактире. На 3-й день обедал он у Тропинина. Вот он и у Окулова, я не был приглашен, а был. Приглашены же были Загоскин, Верстовский, генер.[ал] Жеребцов и п[рочие] другие, не заслуживающие большого внимания. Во время обеда ему не давали говорить — пошло́ хвастать. Хозяин и его [1301] гости закидали его новейшими фразами, как то, что все музы сестры, что живописец поймет поэта и проч. [в таком роде]. Когда устал играть в карты — я подсел к Бр.[юлову] — и слушал его — о Италии, которую он боготворит. — Дошла речь о его занятиях — и о тебе. После обедал он у М. Ф. Орлова, где был весь Москов.[ский] Наблюдатель. Теперь — говорят — артисты хотят дать ему обед по подписки, хочется и мне в число артистов попасть, думаю, что буду — не так, как артист, но как шурин артиста, всё равно, лишь бы быть! Человек весьма привлекательный, и если ты его увидишь — и поговоришь с ним, я уверен, что мое желание побывать еще раз с ним — тебе будет в полне понятно. — Статья о Брюлове — к концу, и вот чем заключаю. Прошу тебя покорно, так как ты очень рассеян, не забыть — спр.[осить] его адрес у того, кто принесет [мое] тебе мое письмо; ибо оно очень длинно, — и я бы не хотел, чтобы ты его читал при нем, это неловко, если он сам пачи чаяния привезет его. Потом — кому Рим удивлялся, кого в Милане и в Неаполе с триумфом народ на руках носил, кому Эвропа рукоплескала — того прошу принять с моим рекомендательным письмом благосклонно,

Весь т[вой] П. Нащокин.

Коли увидишь Соболевского, скажи ему, что ругательные его письмы очень милы. — Скажи ему, что я был в таких обстоятельствах, что если бы у меня и были деньги, то я бы может бы ему их не отдал — но у меня их и не было, и теперь такие слухи носются здесь по Москве, что уф [1302] [для меня] как не хороши. — Еще скажи ему, что я был болен, горячкою. — Дела его делать с купчихой я не мог — ибо у меня дела были у самого не приятные, что денги же его я отдам — на днях — Алек.[сандру] Ник.[олаевичу] Соймонову, который у меня был сам и видел [что и принять его] лично, что у меня были другие хлопоты, а наконец скажи ему, что не смотря на то что он меня кастил — от чистого сердца, — но что я неблагодарным быть не умею и что я во всей силе чувствую его одолжение. — Хотя ему это покажется неудовлетворительно, как коммерческому человеку, — но авось когда-нибудь [будет] сделается банкрут, тогда мы ему на деле постараемся доказать нашу не коммерческую, а человеческую благодарность. [1303]

Середа. Адрес: А. С. Пушкину.

Милостивейший государь! Александр Сергеевич!

Дерзновение мое принимаю убедительнейше просить особу вашу, о милостивом и снисходительном удостоянии принятием в уважение, повергаемые правосудию вашему нижепомещенные обстоятельства.

Быть может, не без известно и особе вашей, что по зделанному мне от покойной бабушки Марьи Алексеевны, и богохранимой здравствующей матушки вашей Надежды Осиповны доверию, занимался я с 1807-го по 1814-й год делами по Опочецкому имению вашему согласно заключенному контракту, с положением мне жалованья по 50 руб. в месяц; потом руководствуясь сим уполномочием, все меры употреблены были с моей стороны к оправданию возложенной на меня порученности; наконец в течении семи лет, имение сие от всех возникнувших тогда к нему неправильных притязаний и исков избавлено, и получено во владение доверительниц под мою росписку; а противники, как полагаю я, что и вы изволили быть может наслышанными, в последствии времен уже умершие, г. Толстая, и подпоручик Тимофеев, остались во всех неблагонамеренных предприятиях их навсегда испроверженными; а с тем вместе и всякая собственность ваша по неправильным сих особ исканиям — подвергнувшаяся тогда арестному заведованию, освобождена; и возвращена своевременно в руки законных владетельниц.

В продолжении дел сих, встречал я не токмо трудности в защищениях прав, к ограждению мне вверенного, но еще несколько кратно сам личьно подвергался опасностям быть судимым по возобновляемым клеветам и ябедам г. Тимофеева со стороны г. Толстой о фальшивых документах, кои я обнаружил; но все ухищрения сии с помощию единого токмо бога, были отражены, и я избегнул от угрожавших последствий. —

Покойная бабушка ваша в жизнь свою, ценя и уважая труды мои, а не менее того и потерпенные во все то время беспокойствия с неожидаемым излишеством, как и самое очищение от всех неблагоприятных случаев имения, вознаграждала меня по условию следующим жалованьем без остановочно; но за остальный 1813-й год 600 рублями, и за генварь 1814 года 50-ю руб. по неимению ею тогда у себя при расчете наличных денег, я остался не удовлетворен; в каковой сумме от бабушки вашей выдано мне собственноручная ее тогож 1814 года февраля 28 дня расписка, для получения моего тех 650 рублей из Михайловского; но токмо оных по отсудствии Марьи Алексеевны, я ни от кого не получил; после же смерти ее, в бытность батюшки вашего Сергея Львовича в том же имении, я личьно представ пред ним, просил о моем удовлетворении, но в том мне отказано было с отзывом: что батюшка ваш долгов за Марью Алексеевну платить не обязан. —

И так с крайним прискорбием, и неудовлетворительною в руках моих оставшеюся распискою, я должен был предать себя молчанию, опасаясь малейшим образом нарушить спокойствие особ, прежде столь много — и бессомненно мне доверявших, требованиями моими где-либо о моем удовлетворении, выжидая единого благотворительного время и случая, представить все то на уважение особы вашей тогда, когда с. Михайловское откроет мне свободный путь во время пребывания в нем Вашего; но отвлекаемые меня по крайней нужде моей обстоятельства, недозволили мне иметь счастия предстать к особе Вашей, хотя изволили неоднократно посещать его в недавнем пред сим времени. —

В таковой всегдашней лестной надежде моей пребывая до сего настоящего времени, и не имея счастия повергнуть себя милостивому покрову Вашему моею личьностию, ныне дерзновенную смелость принял, с изъяснением описанных обстоятельств, и представя у сего своеручьную покойной бабушки вашей росписку орегиналом в единственную и непосредственную вашу зависимость, убедительнейше просить о снисходительном принятии во уважение мои заслуги, труды, и беспокойствия в семь лет мною претерпенные, и о неоставлении за все то милостивою вашею, в память рукописи в бозе опочивающей бабушки вашей, наследственною за нее и общее имение наградою меня, хотя неполным уже количеством, но по человеколюбию и благоусмотрению вашему, сколько предназначено будет в мое удовлетворение, с преданием прилагаемой росписки всегдашнему забвению. — Я не осмелился бы решиться утруждать особу вашу, естли бы не был обременен ныне значительным семейством, которое по моему неимуществу, и неимению никакой должности и занятий, во время поздней 60-ти летней моей доспелости, претерпевает вместе со мною всю крайность бедности. —